Есть люди, за которыми – целая эпоха. Их не измеришь мерками даже одного поколения или профессии. Люди, словно айсберги. Не в том смысле, что холодные, а в том, что всё про них сказанное будет выглядеть лишь малой частью целого, невидимого пока.
Люди – явления. Люди – откровения.
Ричард Иванович Косолапов (р. 1930) – из таких.
Донской казак по роду. Блестящий философ.
Сейчас Ричард Иванович уже не работает и не преподает, но ум его ясен и светел. Он по-прежнему в гуще общественной мысли и жалеет лишь об одном. О том, что задания ему однопартийцы могли бы давать и почаще, а не только смотреть на него как на свадебного генерала, на целого живого члена ЦК КПСС.
О переменах, которые взорвали перестройкой устоявшейся порядок жизни, Ричард Иванович упоминает, как о стихийном бедствии:
- Получилось так, что мы подняли пласт земли. Знаете, как плугом землю поднимают?! Вот и вынесло наверх иногда удивительную мразь. Всё полезло…
«Сталина лепишь?»
Его московский кабинет арбатской квартиры весь заполнен книгами. Ричард Иванович по-прежнему много читает и старается быть в курсе всех дел. «Нам рано жить воспоминаниями» - это про него. О прошлом говорит с неохотой, как о чем-то обычном, общеизвестном. Или говорит, когда отыскивает в прошлом что-то поучительное, чем можно пояснить или объяснить настоящее.
- Жили мы в Элисте перед войной. Отец был председателем республиканского потребсоюза. Ну, худо-бедно все-таки начальник какой-то. Но домик был маленький. Хотя там деревянных домов почти не было, всё землянки. А это был все-таки деревянный дом. Неплохой. Комнатки три.
К тому моменту у нас семья из семи человек состояла, тогда принято было так жить. Большими семьями, когда все рядом.
Все работали. Мать работала. Бабка работала. И так вышло, что что-то надо было делать с плитой или с печкой. Вышли на пару. Жили те на частной квартире – старичок Романыч и его супружница. Они пожилыми сошлись. Мы говорим в семье: давай позовем Романыча. Он печь поправил.
Слово за слово предложили жить у Косолаповых. Пусть живут у нас. Опять же это решалось своеобразно по-русски, простецки, по-свойски, тем более что Романыч понравился. А он чем понравился? Он по вечерам рассказывал сказки, которые не имели конца. Про богатырей, про царей, про красавиц и т. д. Слушали все. И ребятишки приходили, и старики. Кружок человек шесть соберется и начинается...
Бабка в это время была заведующей детскими яслями, на окраине новое заведение открылось в 1937 году. И однажды она сказала, что нужна повариха. Так Матрена Николаевна, супруга Романыча пошла работать поварихой. Они и переселились туда, а там перед войной оборудовалось всё по последнему слову науки и техники. Даже отдельная прачечная имелась.
У бабки там была отдельная комнатка и Романыч с Николаевной тоже как-то устроились.
Потом отец ушел на фронт. Мы остались с матерью. Снова в Элисту Сталинградской области вернулись к бабке где-то через год.
Романыч к тому времени умер, но Николаевна не осталась одна. Бабка ее осуждала, удивлялась тому, что в таком возрасте, а ей было лет 60, та вышла замуж. Был ее избранник молчаливый такой, усатый, солидный, нигде не работал, люди шептали, что он был до революции стражником в тюрьме.
И вот немцы пришли. Мы жили в бабкиной комнате несколько месяцев. Мы к ней переехали в конце апреля 1942 года, а немцы пришли в начале августа 1942-го. Мы ушли туда, где прямо на окраине стоял рядок брошенных пустых домов, раньше там жили геологи, которые уже в то время проводили изыскания на газ.
Мы в один из этих пустых домиков перебрались. Бросили свою прекрасную библиотеку и перебрались. А потом перебрались уже совсем на окраину, поближе к степи, чтобы можно было улепётнуть, если потребуется.
И вдруг видим, что Николаевна перебралась тоже туда, в тот же район, рядом с нами. Почему? Не поняли сразу.
Бабка моя скрывалась. Отец был членом партии с 1925 года, бабка с 1927-го. А списки городской партийной организации местные положили немцам на стол в первое же утро. Поэтому бабка моя ушла в степь и нанялась там работницей у какого-то кулака в одной из маленьких деревушек. Приходит к нам Николаевна и начинает выспрашивать: «А где Федосья Георгиевна? Почему ее нет?».
Мать насторожилась. Тогда Матрена Николаевна устроила матери сцену. Что, мол, друзьям, старым знакомым не говорите, скрываете! И в конце проскальзывает такая фраза: «Вы нас жидам продавали».
Какие жиды? Кто продавал?! Кому продавал?! Куда?! Беседа закончилась, как и дружба.
И я помню еще, когда пошел снег уже перед самым концом года, я вышел снежную бабу лепить, мне было 12 лет. Появился вдруг, проходя в нужник, этот избранник Николаевны: «Что, Сталина лепишь?».
- Стоит на это обращать внимание? Нет? – улыбается Ричард Иванович.
Откликнулся Молотов
Много говорили о Хрущеве и том, что он сделал. Косолапов не сомневается:
- Беда состоит в том, что именно в лице Хрущева было обеспечено умственное отставание России. Поневоле приходится думать о наличии интеллектуального потенциала и его состоянии у нации. Мы привыкли говорить «Всё решает масса», а при нашей централизации, которой добилась большевистская партия, эта штука стала опасной. При хорошем, умелом главе централизация – одно, но при дурной башке – другое.
- Ничего идеалистического там нет, это просто принцип обратной связи воздействия духа на материю. Бытие определяет сознание? А сознание – что, не часть бытия? Оно ничего не значит? Это могучая движущая штука, тончайшая ювелирная работа, отказываться от нее в нашей работе нельзя.
Ричард Иванович вспоминает о своей встрече с Молотовым. Это было начало декабря 1977 года.
- У нас был, по-моему, пленум. Я приехал на место работы часа в 4-5 дня. У меня помощник был лет 30, хороший парень. Он говорит: «Знаете, тут к вам приходил какой-то старичок и оставил вам какой-то текст». Описать никак его не мог, Вячеслава Михайловича Молотова он уже не знал, конечно. Тем более что тот на себя прежнего был уже мало похож. Лицо покрыто коричневыми пятнами и седой уже.
Помощник дает мне бумагу. Тут я сразу узнаю почерк такой не каллиграфический, но специфический. Молотовым была написана статья по поводу статьи доктора философских наук Косичева, декана моего прошлого факультета. Статья Косичева «Ленин о революции» вышла в «Правде» 29 октября.
Молотов был совершенно прав. Он немножко грубовато выражался, дескать, о чем думает этот товарищ, но у Ленина, действительно, нет того, что говорил Косичев, и не могло быть. Как и у Сталина, впрочем. Ясно, что с Молотовым нужно встречаться.
Но я уже кандидатом в члены ЦК был, для приема этого товарища мне нужно было иметь санкцию. Доложил Зимянину. Тот отвечает: «Ну, поговори с ним». Доверие – полное, по сути надо мной не было начальства. Но контроль все-таки присутствовал.
Что делать со статьей? Молотов совершенно правильно расправлялся с этим Анатолием Даниловичем. И сейчас могу сказать, что это жуткий догматик, а в «Правде» он написал прямую неправду.
Что же касается работ Ленина, то его тексты я знал великолепно, поскольку совсем недавно готовили большой документ к 100-летию со дня рождения Ленина. На даче Сталина мы жили весь 1969 год. Начиналось всё в конце 1968-го, в ноябре, и где-то до конца 1969-го, пока секретариат, в конце концов, не утвердил этот документ, мы жили там.
А во время встречи, которая состоялась 6 декабря, задал в числе других вопрос: «Вячеслав Михайлович, я коммунист в третьем от вас поколении. Нам не понятно, как вы могли допустить избрание Хрущева первым секретарем ЦК?».
Молотов ответил мне: «Мы сами себя наказали». Ответил, как чиновник. Он не сознавал глубину падения, связанную с этой фигурой
- Но что все-таки с публикацией статьи Молотова? Тем более, если он был полностью прав?
- Такие вопросы решались на уровне ЦК. Вячеслав Михайлович всё понимал и на публикации не настаивал.
Забвение не грозит
Прощаемся в прихожей. Писатель Иван Чигирин фотографирует нас с Ричардом Ивановичем у бюста Ленина.
Уточняю:
- Откуда бюст?
- С философского факультета МГУ. Когда стал там не нужен – я забрал. Думаю, что Ленину забвение не грозит. Поворот к новой формации – это не простая штука. Это тектонический поворот.
Мыслить всегда надо сверх того, что имеешь. Но для того, чтобы мыслить, надо мыслить уметь. В это в основном люди и упираются.
Андрей Канавщиков
Фото Ивана Чигирина