«Что-с?..», или Последняя шутка гения
В Псковском театре драмы имени Пушкина показали мистификацию-скерцо «Што-с» по незаконченному тексту Михаила Лермонтова
Фото здесь и далее: Игорь Ефименко
«Мистификация-скерцо» – именно так заявил жанр моноспектакля «Што-с» режиссер Алексей Злобин. «Мистификация» принадлежит Лермонтову. По легенде, незадолго до своей гибельной дуэли он пригласил друзей на чтение вслух нового романа. Поэт пришел на встречу с толстым фолиантом. Друзья приготовились потратить на прослушивание чуть ли не несколько вечеров. Каково же было их удивление, когда выяснилось, что рукопись Лермонтова уместилась лишь в несколько страниц. Остальное – белая бумага. Лермонтов пошутил. По роковому стечению обстоятельств незаконченная повесть оказалась последним текстом гения. А может, он и не собирался ее заканчивать? И открытый финал – это его настоящий замысел?
Собственно, итальянское слово «скерцо» буквально означает «шутку». Сюжет рассказа вырос из каламбура: немецкая фамилия мистического незнакомца «Штосс» как бы возникла из недоуменного русского вопроса: «Что-с?». А еще это название популярной карточной игры. «Што-с» содержит сразу и фамилию, и интригу, и вопрос. Нет смысла пересказывать фабулу с типичными романтическими штампами: безумие героя, его мистический квест, сон, переходящий в реальность, таинственный портрет, явление призрака, демоническая игра в карты, в которой главный выигрыш – идеальная любовь… Словом, весь набор классического готического хоррора.
Однако только хоррором Алексей Злобин не ограничился. Режиссер написал более сложную, даже изощренную партитуру. Из короткого лермонтовского текста он сделал именно скерцо в музыкальном смысле. То есть пьесу в живом, стремительном темпе. Таков весь спектакль. С острохарактерными ритмическими и гармоническими оборотами, шутливыми перекличками мотивов, перебрасываемых из регистра в регистр или от одного инструмента к другому. Для скерцо, – определяет энциклопедия, – характерны «сюрпризы», неожиданная подача простых вещей в необычном, странном освещении, всякого рода смещения и так далее.
Вся эта чудная и прихотливая игра в «Што-се» присутствует в изобилии. Автор наполнил происходящее на сцене многочисленными отсылками к другим лермонтовским темам и текстам. И не только лермонтовским. Пушкин, Гоголь, Шуберт, Пуччини, Гете, – вдруг, совершенно внезапно! – Маяковский возникают в его поэтической ткани. Жанр превращается в содержание, и наоборот. А виртуозным инструментом, вернее, целым оркестром для воплощения замысла служит актриса Ирина Евдокимова.
Сыгравшая всех и всё: светскую красотку Минскую, безумного художника Лугина, сырое ноябрьское утро в Петербурге, мальчишку с полуштофом, извозчика и его лошадь, скрипящие половицы таинственной квартиры, ребенка, убаюкиваемого колыбельной песенкой, жуткого призрака-старика, вышедшего из своего портрета, карты, деньги, божественное видение, за любовь к которому герой готов отдать душу…
Всякий моноспектакль – бенефис, но здесь язык спотыкается о приставку «моно». Ирина Евдокимова на сцене не одна, их, Ирин Евдокимовых, – множество, они являются, словно ангелы или черти, в разных обличиях и масках, иногда – вполне серьезных, но по большей части – шутливых, а одна из ее пластических эманаций способна, кажется, сыграть даже сам воздух. Не говоря уж о невидимом лике, ставшим предметом обожания и наваждения для главного героя.
И все-таки главный персонаж «Што-са» – вовсе не свихнувшийся игрок Лугин, не призрак счастья, а сам Лермонтов. Он, поэт и художник, присутствует не только в организме инсценировки, но и в звучащих стихотворных строчках: в «Сне», в «Демоне», в «Парусе», в «Люблю Отчизну я, но странною любовью…», в «Выхожу один я на дорогу», в других гениальных стихах, в диалоге перед дуэлью из «Героя нашего времени», в повторяющемся выкрике: «Миша, Мишенька!», будто актриса пытается предотвратить роковой выстрел, спасти поэта, но… вот ведь несчастье! – в очередной раз не получается.
«На этом месте рукопись обрывается…»
Александр Донецкий