Совпасть с Довлатовым: «Человек, обреченный на счастье»

29 октября и 5 ноября в Псковском театре драмы имени Пушкина - премьера. Спецпроект фестиваля «Заповедник», спектакль Бориса Бирмана по прозе Сергея Довлатова «Человек, обреченный на счастье», вошел в репертуар театра. Вне сомнений, это отрадное событие как для актеров, занятых в спектакле, так и для зрителей. Все-таки фестивальный показ и позиция в афише - два разных качества. Живой спектакль в репертуаре театра - это непрерывный творческий процесс, возможность что-то изменить и улучшить, в пределе - довести до совершенства. Тем более, по признанию многих, кому уже посчастливилось увидеть спектакль, «Человек, обреченный на счастье» - несомненная творческая удача.

Накануне премьеры обозреватель Псковской Ленты Новостей Александр Донецкий поговорил с актерами, занятыми в постановке, - заслуженным артистом России Виктором Яковлевым и актрисой Натальей Петровой.

- Я разделяю точку зрения критиков, прозвучавшую сразу после премьеры, что спектакль по Довлатову получился ярким и необычным, как бы «раскрыл» потенциал труппы Псковского театра с каких-то новых сторон. Вы, как и другие актеры, участвующие в постановке, играете сразу по несколько ролей. И все-таки, как вы оцениваете работу в целом?

Виктор Яковлев. Я оцениваю этот спектакль высоко, хотя, с моей точки зрения, он и не без изъянов. Высоко оцениваю по нескольким причинам. В дореволюционной критике существовал вполне официальный и часто используемый термин: верный тон. И в порядке вещей было прочитать про какого-то артиста: «Актер такой-то в таком-то спектакле в такой-то вечер взял неверный тон». И все понимали, о чем идет речь. Мне кажется в нашем случае режиссер взял верный тон в отношении Довлатова. Очень точно попал в его «струю», в его взгляд, в его образ мыслей, в его восприятие. И это решающее условие успеха этого спектакля. И второе, без чего не может быть успеха, - спектакль эстетически выдержан. Мера отстраненности и единство стиля, в котором спектакль поставлен, начиная с первых сцен, с пластических выходов, и до конца, - определило и способ актерского существования. Это один из немногих спектаклей, когда не чувствуется, что он поставлен в провинциальном театре. Он действительно прозвучал в каком-то очень чистом тоне. Есть там, конечно, какие-то длинноты, которые нужно убирать, и думаю, режиссер над этим работает. Хорошо, что мы снова встретимся после некоторой паузы: интересно, что предложит режиссер.

- То есть это будет в каком-то смысле другой спектакль?

Виктор Яковлев. Нет, спектакль, конечно, будет тот же самый, но, хочется надеяться, более цельный, сбитый, единый, - то есть станет той песней, из которой действительно «слова не выкинешь».

- Вы говорите об отстраненности. Как я понимаю, это некая художественная дистанция, которая существует между актером и его персонажами?

Виктор Яковлев. Да, это принцип существования Брехтовского театра - метод отчуждения. Когда актер не играет своего персонажа, а как бы рассказывает о нем, представляет его как бы со стороны. Некий признак притчи и совсем другая мера обобщения, нежели в театре переживания. Здесь каждая роль как зонг. Так сделаны и Мишка Сорокин, хозяин Довлатова в деревне, где он жил, так сделан и майор КГБ Беляев. Важно показать героя так, чтобы перед зрителем сразу возникла краткая история его жизни. Конечно, с режиссером возникали и какие-то разногласия, не всегда мы сразу понимали друг друга. Двое актеров у нас в результате вышли из спектакля.

- Ушли?

Виктор Яковлев. Да, по обоюдному решению исполнителей и режиссера. Ничего плохого в этом нет. Это - нормально, это - рабочий творческий процесс. У меня тоже возникали некоторые вопросы, но они благополучно разрешались, - и в построении отдельных ролей, и спектакля в целом.

- Режиссер спектакля Борис Бирман говорил, что у многих актеров возникло неприятие материала. Вы об этом?

Виктор Яковлев. Нет, неприятием я это не могу назвать. Было то, что можно назвать трудностями языка. Все-таки ни режиссер нас не знал, ни мы его. В процессе работы эти трудности преодолевались, сходили на «нет». Так всегда бывает при наличии доброй воли и желании работать. Что же касается спектакля в целом, было большое беспокойство, что на сцене возникнет нечто, состоящее из отдельных кусков. Одну историю рассказали, вторую, третью... Было опасение, что на четвертой, пятой историях зритель уже устанет. Я, когда прочел первоначальный текст инсценировки, не уловил цельности. Не было какого-то сквозного действия, которое «стянуло» бы все эпизоды воедино.

- И как вы решили эту проблему?

Виктор Яковлев. Решить ее может только режиссер. И он решил: в художественное целое спектакль превращает главный герой, он всех и все связывает. Мы его видим в разных проявлениях, с разных сторон. Спектакль дает такой «стереоскопический» взгляд на героя. У нас его зовут Далматовым, а не Довлатовым, и это сделано, разумеется, преднамеренно, чтобы отделить персонажа от его реального прототипа. Это и он, и не он. И Довлатов, и не Довлатов. А уже в финале происходит осознание и обобщение происходящего на сцене: «Да ведь это мои персонажи!». До главного героя как бы доходит его собственное предназначение. Вот это и стало сквозным действием! Было, конечно, беспокойство перед премьерой, вплоть до антракта: «А примет ли такого Довлатова-Далматова зритель, или нет?». Сева Цурило - прекрасный парень, с ним легко общаться и на сцене, и в жизни, очень интересного дарования человек. Вопрос, однако, оставался: а примет ли его зритель? И на премьере зритель героя принял, открылся, поверил ему.

- То есть спектакль получился не только по произведениям Довлатова, но и о самом Довлатове как реальном человеке?

Виктор Яковлев. Точнее, о его мировосприятии, о том, как Довлатов воспринимал мир.

Наталья Петрова. Есть такая точка зрения, что Довлатов всю жизнь писал одну единственную историю про себя. Несмотря на то, что рассказы разные, в итоге получилась одна книга, как бы один роман, одна большая картина, длинною в жизнь.

Виктор Яковлев. Если говорить отдельно об авторе. Не надо тянуть Довлатова в классики. Быть ему в классиках, или нет - рассудит время. Сейчас существует какая-то мода на Довлатова. Она, эта мода, обязательно пройдет. Он ведь не писатель, а рассказчик. Он и сам себя так называл. Есть чрезвычайно приятные люди, которые умеют очень здорово рассказывать. Слушать их - одно удовольствие. А вот что остается? Что ты из этого общения выносишь в дальнейшую жизнь? Есть какие-то любимые стихи, идеи, мысли, которые сопровождают тебя всю жизнь. Что из того, что я прочел у Довлатова, могло бы сопровождать меня всю жизнь? Я ничего здесь не вижу. Это вовсе не означает, что Довлатов - плохой писатель, но он мне интересен только в момент беседы с ним. Мне профессионально, как актеру, было интересно поработать в таком спектакле, в предложенном режиссером способе существования. Очень было интересно! Мы же ведь не пошли буквально за Довлатовым. Мишка Сорокин никогда не играл на гармони. Но когда режиссер, даже не предполагая, что я могу что-то сыграть на баяне, принес и показал видеозапись, снятую в псковской деревне, на которой поют «скобаря», принес в качестве образа: «Вот они, эти люди!», мы решили это использовать. И получился такой собирательный образ русского мужика.

- В спектакле много гротескных персонажей. А главный герой в исполнении Всеволода Цурило, наоборот, следует своей «органике», реалистичен. Возникает некий стилистический контраст, «разношерстность» на сцене.

Наталья Петрова. Это все как раз работает на идею Бориса Бирмана, что человек находится в абсурдном мире. Актеры переходят в гротескное существование, чтобы эту мысль спектакля подчеркнуть. Основная идея, как я ее поняла, - показать человека, который пытается понять, что с ним происходит в мире абсурда. Гротеск работает на абсурд. Спектакль ведь состоит из нескольких пластов. Есть реальные истории, а есть придуманные как бы прямо на глазах у зрителей. Есть истории, которые герой вспоминает в пьяном бреду. Это существование иное, нежели какие-то бытовые истории, например, разговоры с женой. Поэтому спектакль и вышел такой, казалось бы, разношерстный по стилю, но в этом и единство, к этому режиссер и стремился. Поэтому и в афише он обозначен как «лирическая комедия на грани абсурда».

Виктор Яковлев. Жанр ставится для критиков. А для актеров важен способ существования. И вот здесь способ определен так: разная мера отстраненности у разных персонажей. Я до сих пор не совсем понимаю, как получился такой цельный спектакль; как это Бирману удалось. Это - самое ценное. И потом, получился чисто человеческий контакт с режиссером. С некоторых пор для меня, когда с режиссером встречаешься, куда важней, чтобы он человеком был хорошим, нежели профессионалом. Но тут случай, когда то и другое сошлось. Можно было все обсудить, поговорить о каких-то отвлеченных вещах, найти какие-то общие точки соприкосновения.

Наталья Петрова. Он разрешил с собой договариваться. Никакого авторитарного давления не было.

- Как это может быть?

Виктор Яковлев. Да было давление, было!

- Если не было давления, то как же тогда режиссер достигал своих целей?

Наталья Петрова. А вот так. Такой талант человеческий. Очень мягко, но твердо достигать своих целей. Он знал, к какому результату актера нужно привести. А уж какими средствами - он сам решал. С кем-то из актеров не было конфликтов вообще.

Виктор Яковлев. Конечно, мы спорили. Режиссер говорил: «Нужно так!» Я не соглашался: «Нет, нужно так!» В конце концов, приходилось идти на компромисс: «Хорошо. Я не согласен, но я подчиняюсь». Да, разумеется! Потому что он - режиссер. Его подпись под спектаклем. Он в итоге отвечает за всю организацию нашего общего художественного произведения. Правда, тут и моя подпись имеется - под ролью. Я тоже за роль отвечаю.

Наталья Петрова. Ответственность за художественное целое все равно лежит на режиссере. От этого уже никуда не уйти.

- Моя главная эмоция после просмотра - спектакль очень грустный! Так жалко всех этих людей, которые появляются на сцене. Мужиков, баб, интеллигентов, жен главного героя - всех их безумно жаль, и особенно грустно становится, когда понимаешь, что вот это и есть наша Россия.

Виктор Яковлев. Думаю, что если бы такую оценку услышал сам Довлатов, он был бы доволен. Он, может быть, этого и хотел. Как он относится к своим персонажам? Что там? Большая любовь? Не знаю. Жалость? Вряд ли. Но главное, что есть, - сочувствие и понимание. То, что у всех сейчас на слуху, - «понять и простить».

- Да, и себя становится жалко. Потому что смотришь на сцену и понимаешь, что ты тоже часть этого абсурдного мира.

Виктор Яковлев. Как сказал один святой: «Не умеешь любить - хотя бы пожалей».

Наталья Петрова. Ваши слова еще раз подтверждают: нам удалось попасть в тон Довлатову. Сначала смешно, а потом грустно. Это мое общее впечатление от всей прозы Довлатова. Я, когда начала работать над ролью, то, естественно, перечитала всего Довлатова. И я так хохотала! А после чтения осталось горькое послевкусие. Не жалость, а грусть, тоска. Но ведь это и замечательно! Когда зритель сидит в зале, ему интересно, ему даже смешно, а потом он выходит из зала и задумывается: «А что это было? Про что? Почему мне так грустно?».

Виктор Яковлев. Гораздо хуже, когда зритель выходит из зала, и - ни грусти, ни жалости. Вообще - всё по барабану. А грусть - это же здорово! Это же - блеск.

- Так что я вас поздравляю с творческой удачей.

Виктор Яковлев. Спасибо! Мы все сильно переживали: очень хотелось, чтобы спектакль остался в репертуаре театра. Было бы жалко, если бы такой спектакль был показан зрителю всего один раз.

Наталья Петрова. Не знаю, как у остальных, а у меня перед премьерой было ощущение потери: выходила на сцену с мыслю, что мы играем спектакль в последний раз. И так хотелось продолжить работу в этом спектакле. Там есть, что менять, там есть, куда расти, там есть, над чем работать. Пьеса ведь писалась буквально на наших глазах. Это был живой процесс.

Беседовал Александр Донецкий