Высоцкий на женские и мужские голоса

Большой театр кукол из Санкт-Петербурга представил в Пскове вторую часть трилогии о русских поэтах XX века, посвященную жизни и творчеству Владимира Высоцкого.

Первая часть «Человек поющий» была посвящена Александру Башлачеву, в планах «Мастерской» Руслана Кудашова - Бродский, и вот на псковской сцене - «Высоцкий. Requiem», премьера которого состоялась на сцене БТД полтора года назад. По жанру, как его определил для себя режиссер, действительно реквием, то есть отпевание человека. Отпевание в форме музыкально-поэтической композиции и неких пластических этюдов, служащих своего рода сценическими версиями («изображением») звучащих фрагментов. По содержанию спектакль - жизнеописание Высоцкого, сделанное на материале его стихов и песен, иногда с юмором, иногда - с трагизмом, характерным для одной персональной судьбы, слитой с общими судьбами страны.

Высоцкий как никто другой из поэтов первого послевоенного поколения выразил надежды «шестидесятников», поколения, к которому он, вне сомнений, принадлежал по году рождения и по моменту овладения массовым сознанием огромного многонационального народа, вопреки всякой власти врубающего миллионы магнитофонов на полную мощность в открытых настежь окнах вроде бы не свободного тогда СССР; и хрипловатый голос звучит над погруженной в сонный застой державой 70-х и, прорывая барьеры, и как будто опровергая горький приговор самому себе: «С бесстыдством шлюхи приходила ясность / И души запирала на засов. / И нас хотя расстрелы не косили, / Но жили мы поднять не смея глаз - / Мы тоже дети страшных лет России, / Безвременье вливало водку в нас».

Строго говоря, спектакль начался задолго до действия. Зритель поднимается на большую сцену, где с двух сторон амфитеатром, как на античном стадионе, установлены две трибуны, и слышит бархатный, приятный, с детства знакомый баритон: Высоцкий дает интервью, рассказывает о своих песнях, о недавних работах в театре и кино, и создается обманчивое впечатление, что все это было вчера. Вчера сыграл очередной спектакль, спел концерт, сочинил новый поэтический текст, дал интервью. Но вот на сцену выскакивают энергичные молодые люди и танцуют под советский хит эстонского певца Тыниса Мяги «Олимпиада-80», и ты тут же понимаешь, что прошло уже больше 35 лет после смерти. И сбитый из грубых досок помост символизирует гроб, перед которым друзья и коллеги, сначала по одному, а потом перебивая друг друга, произносят заупокойные речи, запоздалые слова признания, и эти голоса сливаются в некий один общий некролог. Гроб уносят в черный провал сцены, и тут же начинается чудо творения: актеры корчатся на полу в позах эмбрионов: «Час зачатья я помню не точно, / Значит,  память моя однобока, / Но зачат я был ночью порочно / И явился на свет не до срока. / Я рождался не в муках, не в злобе, / Девять месяцев – это не лет. / Первый срок отбывал я в утробе / Ничего там хорошего нет».

И начинается жизнь обычного послевоенного мальчишки, уже будучи взрослым человеком рассказавшего о реалиях послевоенной Москвы с чемоданами вывезенного из покоренной Германии трофейного барахла, с коммунальными квартирами, где «за стеной, за стеночкою, за перегородочкой / Соседушка с соседушкою баловались водочкой. / Все жили вровень, скромно так: система коридорная, / На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». И буквально несколькими штрихами-мизансценами, вмиг превратившись в сгорбленных, идущих на карачках «зеков», актеры показывают нам миллионы сидящих по баракам ГУЛАГа, ту Россию, с ее суровыми воровскими законами и блатной романтикой, из которой и вышел Высоцкий-человек, никогда не отрывавший своей личной биографии от истории страны.

А потом открываются самые светлые и веселые страницы - актерская юность под портретом Станиславского, и остроумно придуманная сцена (уже не столь веселая), посвященная поэтическому творчеству и поэтам, - целый таз с крепким пуншем, в котором чуть не захлебывается и не тонет увлекшийся темой сочинитель: «Кто кончил жизнь трагически - тот истинный поэт, / А если в точный срок - так в полной мере. / На цифре 26 один шагнул под пистолет, Другой же - в петлю слазил в "Англетере"». И не важно, что Есенин повесился в 30, а Маяковский не ложился «виском на дуло», а выстрелил себе в сердце; важно, что истинные поэты «ходят пятками по лезвию ножа / И режут в кровь свои босые души».

Череда эстрадных номеров все ближе к финалу, и все гуще, мрачней общая атмосфера: вот и Гамлет, трагический герой, пожаловал, и даже всепобеждающая, казалось бы, «Баллада о любви»: «Только чувству, словно кораблю, / Долго оставаться на плаву, / Прежде чем узнать, что я люблю, - / То же, что дышу, или живу!»- уже не способна отсрочить рокового часа. И грубые доски, исполнявшие роль то стола, то гроба, превращаются в язык огромного колокола, отбивающего последний заупокойный мотив.

Главная интрига спектакля - как будет звучать Высоцкий в исполнении молодых актеров, читающих стихи по отдельности и хором? Ведь как часто, слушая песни Высоцкого в «чужой голосовой и смысловой аранжировке», ничего, кроме досады, не испытываешь. Разве может новое поколение передать весь нерв, напряжение и харизму поэта недавней, но прочно ушедшей эпохи? Поразительно, но буквально спустя пять минут забываешь и про неподражаемую интонацию Высоцкого, и о том, что все эти ребята, вышедшие на сцену, родились уже после его смерти. Чтение стихов нисколько не раздражает, а их филигранная простота заставляет задуматься о природе актерского творчества. Вдруг делаешь неожиданное открытие для себя: да, Высоцкий специально писал свои стихи для исполнения на сцене. Во всяком случае, в своей поэтической ипостаси он всегда оставался актером. Может быть, поэтому столь органично стихи Высоцкого влились в молодые уста, были столь доступны и убедительны.

Саша Донецкий

Фото Андрея Кокшарова (сайт Театрально-концертной дирекции Псковской области)