Так убил или нет? Тайна Сухово-Кобылина

По просьбе Псковского театра драмы псковский журналист и литературовед, кандидат филологических наук Александр Донецкий в преддверии премьеры «Смерти Тарелкина» разбирается в одной темной истории из далекого прошлого, которая стоила человеческой жизни, но подарила нам драматурга Сухово-Кобылина.

Быть может, за все три столетия, что существует русская литература, не сыщется в ней фигуры более загадочной и противоречивой, чем Александр Сухово-Кобылин. Сама его двойная фамилия, непривычная для слуха современного человека (но вполне обычная для отпрыска старинного дворянского рода), словно бы намекает на какую-то странную двойственность, почти двуличие, как в случае литературного оборотня – доктора Джекила и мистера Хайда. И это не художественное преувеличение. Один и тот же человек предстает перед нами как будто в двух контрастных ипостасях: одна часть его личности ярко освещена, а другая погружена в глубокую тень, если не во мрак.

Сухово-Кобылин, – это кто?

Александр Сухово-Кобылин, студент Московского университета, фото 1840-х годов

Представитель высшей аристократии, крупный помещик, бизнесмен-заводчик и… удачливый драматург, вкусивший шумное признание театральной публики после премьеры своей первой пьесы «Свадьба Кречинского».

Светский денди, острослов, завсегдатай балов, посетитель гимнастического клуба, плейбой, пользовавшийся бешеным успехом у женщин, и… ранимый, сомневающийся, взыскательный художник, всю жизнь жестоко страдавший от царской цензуры.

Выпускник Московского университета, награжденный золотой медалью за сочинение «О равновесии гибкой линии с приложением к цепным мостам», юношеский приятель Герцена и друг Огарева, слушатель лекций по литературе и философии в университетах Гейдельберга и Берлина, верный адепт Гегеля и страстный поклонник Гоголя и… жокей, бравший первые призы на скачках.

Наконец… предполагаемый убийца содержанки, с которой на протяжении восьми лет состоял в любовной связи. Сухово-Кобылин как будто воплотил в жизнь, реализовал и подтвердил пушкинский сюжет о «гении и злодействе», оставив право и возможность уже читателю решать: так соединил он «две вещи несовместные», совершил свое преступление, или нет?

В мировую историю литературы и театра, впрочем, Сухово-Кобылин вошел вовсе не фигурантом уголовного дела об убийстве любовницы (что естественно и логично: кто бы сейчас о нем помнил, если бы не искусство?); но, прежде всего, автором замечательной сатирической трилогии: пьес «Свадьба Кречинского», «Дело», «Смерть Тарелкина», рождению которых, – и в этом заключается еще один парадокс его жизни и творчества, его судьбы, – мы обязаны именно тёмным обстоятельствам криминальной драмы: детектива о Сухово-Кобылине.

Дневник происшествий

Надежда Нарышкина, фото 1840-х годов

«Так как вы охотница до трагических историй, расскажу вам ту, которая наделала шуму по всей Москве. Некто Кобылин содержал какую-то госпожу Симон, которой дал в услужение двоих мужчин и одну горничную. Этот Кобылин был раньше в связи с госпожой Нарышкиной, рожденной Кнорринг, женщиной из лучшего московского общества и очень на виду. Кобылин продолжал с ней переписываться, несмотря на свою связь с госпожой Симон. И вот в одно прекрасное утро госпожу Симон находят убитой, и верные люди указывают, что убийцы ее – ее собственные люди. Это бы куда ни шло, но при аресте Кобылина полиция нашла письма с упреками, что он ее бросил, и с угрозами по адресу госпожи Симон. Таким образом, и с другими возбуждающими подозрения причинами, предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиной».

Автор этого текста, датированного 7-м декабря 1850 года и в оригинале написанного по-французски, – не кто иной как молодой, двадцатидвухлетний, начинающий литератор граф Лев Николаевич Толстой. Письмо адресовано близкой родственнице Толстого – тетушке Татьяне Александровне Ергольской, и описывает криминальный инцидент, всколыхнувший и наполнивший слухами всю Москву.

В письме Толстой называет фамилии всех участников «любовного треугольника», закончившегося трагедией: «некто Кобылин» – это собственно Александр Васильевич Сухово-Кобылин (1817 - 1903), баловень московской элиты, будущий знаменитый драматург, переводчик, философ, почетный член Санкт-Петербургской Академии наук; «госпожа Нарышкина» – Надежда Ивановна Нарышкина (1825 - 1895), урожденная баронесса Кнорринг, «светская львица» и «роковая женщина» («la femme fatale»), любовница Сухово-Кобылина, спустя несколько месяцев родившая в Париже ему дочь, плюс к тому будущая супруга знаменитого французского писателя, автора «Дамы с камелиями» Александра Дюма-сына, во Франции вошедшая в энциклопедии под именем Nadine Dumas; наконец, «госпожа Симон» – это Луиза Симон-Деманш (1821 - 1850), гражданка Франции, с 1842 года проживавшая в России, имевшая статус «временной купчихи», содержанка, или, точнее, как деликатно выразились бы сегодня, «гражданская жена» Сухово-Кобылина, с которой он находился в близких, почти семейных отношениях целых восемь лет.

В своем письме тетушке Лев Толстой, сделав в целом верный вывод о мотивах преступления, по незнанию перепутал причины и следствия: «раньше» в жизни Кобылина появилась вовсе не Надежда Нарышкина, а наоборот – Лиуза Симон-Деманш, прелестная блондинка, с которой двадцатичетырехлетний Сухово-Кобылин познакомился и сблизился в Париже весной 1842 года. Запись в парижском дневнике Сухово-Кобылина свидетельствует об этом вполне определенно: «Я провожаю Луизу до дому – она меня не пускает. Скорый визит – intimite…» (то есть «близость» – Авт.). Влюбившись в хорошенькую швею, жаловавшуюся на отсутствие работы в столице Франции, Сухово-Кобылин пригласил девушку в Россию и дал ей денег на дорогу.

В октябре 1842 года Луиза Симон-Деманш на теплоходе прибыла в Санкт-Петербург и вскоре приехала в Москву, где богатый любовник сразу же купил ей магазин, торговавший рейнскими винами «Мозельвейн» и «Иоганессберг», статус «временной купчихи», квартиру, четырех слуг, и, заключив с девушкой своего рода «неофициальный брак», начал «двойную жизнь». Для общества он оставался свободным человеком, завидным женихом, бонвиваном и сердцеедом, крутившим романы с молодыми светскими дамами, но при этом почти ежедневно посещал свою любимую простушку Луизу, проводил с ней свободное время, обедал, отдыхал, развлекался.

В таком образе жизни по тем (да и по нынешним) временам не было ничего экстраординарного, хотя церковь и государство подобное порицали. Жениться на швее официально аристократу Сухово-Кобылину и в голову прийти не могло: негласные сословные предписания были выше любых нежных чувств. Но время шло, детей у пары не было, отношения, поначалу безоблачные, постепенно превратились в череду скандалов и сцен ревности. Сухово-Кобылин, всерьез увлекшись новой пассией Надеждой Нарышкиной, мечтал спровадить надоевшую содержанку обратно во Францию. О бытовых конфликтах между Александром и Луизой, подчас доходивших до рукоприкладства, оставила дневниковые свидетельства родная сестра Сухово-Кобылина – Елизавета, которая часто обедала в «семье» брата: «Иногда мне становится их жаль. Александр имеет смелость казаться несчастным или недовольным до возмущения из-за неудавшегося блюда… Он стал еще более требовательным… еще большим деспотом. Вне себя он дает пощечины и бьет тарелки».

Таких подробностей Лев Николаевич знать, очевидно, не мог, однако одну из подозреваемых в убийстве, – госпожу Нарышкину, –повторяя светские слухи и догадки, назвал вполне точно. Получив «Свидетельство на выезд за границу», бросив двух Александров, законного мужа и любовника, 9 декабря 1850 года, ровно спустя месяц после смерти соперницы, Надежда Нарышкина спешно и навсегда, будто и вправду сбежала с места преступления, покинула Россию.

Картина преступления

Луиза Симон-Деманш, акварельный портрет, 1847

Ближе к ночи 7 ноября 1850 года Луиза ушла из дома и ночевать не вернулась. Сухово-Кобылин в этот вечер ужинал у Нарышкиных. На следующий день, 8 ноября, Сухово-Кобылин заявил в полицию о пропаже любовницы, просил власти о поисках, что следователю сразу же показалось подозрительным: мало ли куда могла уйти или уехать взрослая двадцатидевятилетняя дама? А уже 9 ноября на Ходынском поле, в двух верстах от Пресненской заставы, был обнаружен труп женщины, без шубы, с признаками насильственной смерти. Это и была Луиза Симон-Деманш.

Полицейские сразу же отмели версию ограбления: на теле убитой оставались серьги и перстни с брильянтами, золотое кольцо. Крови или режущих предметов вокруг трупа обнаружено не было. Полиция сделала однозначный вывод, что жертва была сначала где-то убита, после чего злоумышленники привезли и выбросили труп на Ходынском поле. Сохранился протокол медицинской экспертизы от врача Тихомирова, согласно этому документу, женщина была сильно избита (большая гематома на левой стороне лица, закрывающая глаз, несколько сломанных ребер), ее душили и перерезали горло.

Подозреваемых следователи установили быстро, ими оказались «дворовые люди» Луизы Семон-Деманш, находившиеся у нее в услужении: повар Ефим Егоров, «женка» Аграфена Кашкина двадцати семи лет, пятидесятилетняя «девка» Пелагея Алексеева и восемнадцатилетний Галактион Козьмин. Предположительно, вступив в сговор, они решили убить свою хозяйку «из личной неприязни». Убийства слугами своих господ в те крепостные времена нечасто, но случались, поэтому все четверо были арестованы и подвергнуты допросу. Однако осмотр квартиры Семон-Деманш результатов не дал: никаких особых признаков преступления, пятен крови или следов потасовки, обнаружено не было, что показалось странным: где же тогда произошло убийство?

Главный подозреваемый

Александр Сухово-Кобылин, фото конца 1840-х годов

А вот обыск дома Сухово-Кобылина на Сенной (ныне Страстной бульвар, дом 9) дал неожиданные и неоспоримые улики. Вот строки следственного протокола: «…в комнате, называемой залой, видны на стене к сеням кровавые пятна, одно продолговатое, на вершок длины, в виде распустившейся капли, другое в пятикопеечную монету, разбрызганное; на штукатурке видны разной величины места, стертые неизвестно чем <…>. Полы во всех комнатах крашенные желтою краскою и недавно вымытые, в сенях около двери кладовой видно на грязном полу около плинтуса кровавое пятно, полукруглое, величиною в четверть аршина, и к оному потоки и обрызги кровавые, частью уже смытые».

Кроме того, исследуя бумаги и личную переписку подозреваемого, следователь Троицкий обнаружил записку к убитой Луизе, написанную, предположительно, за несколько дней до убийства: «Милая мамочка (обычное обращение к любимой женщине в те времена – Авт.), я буду вынужден остаться на несколько дней в Москве. Зная, что Вы остались в деревне единственно ради того, чтобы разыгрывать свои фарсы и повиноваться некой страсти, которая, – увы! – называет Вам не мое имя, но имя другого, я предпочитаю призвать Вас к себе, дабы эта неблагодарная и коварная женщина была у меня перед глазами и в пределах моего кастильского кинжала. Возвращайтесь и трррррр… пещите. (Revenez et trrrrrr… blez)».

Несмотря на то, что «кастильский кинжал» упоминается в записке скорее во фривольном смысле, как метафора, следователь Троицкий интерпретировал послание по-своему и однозначно: как угрозу расправы. Тут же у Сухово-Кобылина были изъяты два кастильских кинжала. Всё сходилось: письменное свидетельство с мотивом ревности, вероятное оружие убийства, кровь. Следствие усердно копало улики и явно желало вывести Сухово-Кобылина на «чистую воду». Достаточно упомянуть, что в поисках вещественных доказательств в квартире подозреваемого был выпилен изрядный фрагмент паркетного пола.

Дополнительные подозрения, как ни странно, вызывало и публичное поведение Сухово-Кобылина, который всячески показывал окружающим, что погрузился в состояние глубокого горя, чуть ли не умопомрачения: демонстративно рыдал в присутствии посторонних, а во время похорон Луизы бросался на гроб и бился в конвульсиях. Надежда Нарышкина, презрев все общепринятые приличия, все эти дни находилась рядом с любовником. Этот спектакль не убедил следователя, и 16 ноября 1850 года Сухово-Кобылин был арестован и помещен на гауптвахту.

Жуткие подробности

Дом, в котором проживала Луиза Симон-Деманш, на углу Тверской и Брюсова переулка

Между тем арестованные дворовые люди Симон-Деманш дали свои показания, из которых следовало, что несчастную женщину убили именно они. Описание убийства производит гнетущее впечатление. Повар Ефим Егоров, живший в доме Сухово-Кобылина, но работавший у Луизы, наслушавшись жалоб горничных на хозяйку, якобы решил ее убить. Так, мол, и сказал: «Я приду нынче ночью и ее убью». Горничные, Аграфена и Пелагея, согласились помочь. Вот их объяснения причины: «…жалованья не платит, одевает скудно да еще бьет…, а в последнее время ревнует барина, как говорят, к Н. И. Нарышкиной, так стала еще злее». Согласился взять грех на душу и молодой парень, конюх Галактион Козьмин, которого недавно высекли в участке по жалобе Луизы, вот он и затаил обиду.

В два часа ночи Ефим проник в спальню Луизы. Женщина спала на правом боку. Он бросился на нее и принялся душить подушкой. Луиза проснулась и, закричав, оказала сопротивление. Тогда он ударил ее кулаком в лицо и стал душить полотенцем, которое подала ему Аграфена. Одновременно Галактион со всей мочи бил француженку утюгом. Когда Луиза перестала подавать признаки жизни, Ефим приказал соучастницам прибраться в комнате и одеть убитую. Как они при этом не догадались снять с нее бриллиантовые перстни и серьги, остается загадкой. Неужели были настолько глупы? Галактион запряг лошадь в сани, куда они, накрыв рогожей, положили тело убитой. Ночь на 8 ноября была такая темная, что преступники заблудились. Вывалили тело на Ходынском поле, неподалеку от Ваганьковского кладбища, и поехали обратно в Москву. Тут Ефиму показалось, что Луиза еще жива. Он соскочил с саней, подбежал к женщине и перерезал ей горло.

Вернувшись на квартиру Симон-Деманш, убийцы распили с подельницами несколько бутылок вина и сожгли в печи шубу убитой, вероятно, сообразив, что в одном платье она уйти не могла. Условились на все вопросы отвечать одно: «Ничего знать не знаем, и ведать не ведаем». Под утро преступники разошлись. Закончилась история, как и полагается на Руси, в кабаке «Сучок» на Моховой, где Ефим с Галактионом до рассвета пили чай и водку.

Свое признание повар закончил словами: «Убил ее потому, что она была злая и капризная женщина; много пострадало по ее наговорам людей, и, в том числе, сестра моя Василиса Егорова, которую отдали за мужика замуж»; 20 ноября сознались в содеянном и трое других соучастников преступления. Жестокость, с которой произошла расправа над несчастной француженкой, вроде бы снимала подозрения с Сухово-Кобылина, и уже 22 ноября он был выпущен из тюрьмы.

Темная история

Дом Сухово-Кобылина в Москве, фото 1987 года

Таким образом, мы имеем как минимум две версии произошедшего, но не забудем и про третью, на которую, в частности, намекал и Лев Толстой в своем письме тетушке, и которой, по-видимому, придерживалось большинство московского общества в ноябре 1850 года, включая следователей. Согласно этой версии, вечером, 7 ноября Луиза, мучимая ревностью, пришла в дом к Сухово-Кобылину на Сенную, где встретила свою разлучницу – Надежду Нарышкину, на которую тут же набросилась с бранью и кулаками. Между женщинами завязалась драка, в которую вмешался Сухово-Кобылин. Он метнул канделябр и попал Луизе в висок, отчего она и скончалась.

Всё остальное: сломанные ребра и разрез горла – якобы результаты инсценировки с целью скрыть непреднамеренное убийство, выдав его за нападение неизвестных. Почему эти «неизвестные» не сняли с тела убитой ювелирные украшения, опять же, не очень понятно. Или это была роковая оплошность Нарышкиной и Сухово-Кобылина, совершивших непреднамеренное убийство и находившихся в состоянии шока? Но ведь им, опять же, кто-то должен был помогать – выносить тело из дома, грузить в сани, вывозить тело на окраину Москвы? Кто это был? Тот же повар Ефим с прислугой? Или кто-то еще?

В любом случае, если место убийства – дом Сухово-Кобылина на Сенной, то сам Сухово-Кобылин предстает настоящим монстром. Веет от этой мрачной истории чем-то демоническим. Не только убил, но и пытался скрыть следы преступления, то есть произвел деяние, которое, если подобрать аналогию из наших дней, очень напоминает, к примеру, случай «доцента Соколова», который в ноябре 2019 года в Санкт-Петербурге убил и расчленил юную сожительницу, а потом пытался скрыть следы преступления в реке Мойке.

Нам остается только представить, какие телевизионные ток-шоу могли разыгрываться в Москве образца 1850 года вокруг дела Сухово-Кобылина, существуй тогда телевидение и интернет. Ведь в светских салонах обсуждалась и четвертая версия трагедии: Сухово-Кобылин тут вообще ни при чем. Настоящей злоумышленницей и организатором убийства Луизы Симон-Деманш якобы выступила именно Нарышкина, которая якобы и подговорила «дворовых людей» убить соперницу, да только те неудачно реализовали ее сценарий. Неслучайно, Нарышкина, как только появилась возможность, бросив мужа и любовника, немедленно покинула Россию, и больше на Родину никогда не возвращалась. Несколько месяцев спустя родившуюся девочку – дочь Сухово-Кобылина – она назвала Луизой, то ли в знак памяти, то ли в знак раскаянья перед несчастной француженкой, которая так нелепо и страшно погибла в чужой для нее, покрытой снегами стране.    

Долгое следствие

Александр Сухово-Кобылин. Потрет работы В. Н. Тропинина, 1847

Началось длительное, с перипетиями, затянувшееся на целых семь лет, следствие по делу об убийстве Луизы Симон-Деманш. Существуй в те времена современные методы сбора улик, ну, хотя бы криминалистическая экспертиза с медицинским анализом крови, степень причастности или непричастности Сухово-Кобылина к преступлению наверняка установили бы без особого труда. Но у детективов середины XIX века такие возможности отсутствовали, да и само следствие работало иначе, полагаясь больше не на факты, а на показания подозреваемых и свидетелей, из которых делались выводы, и строилась фабула произошедшего.

Сухово-Кобылин как будущий драматург выстроил на допросе свою собственную канву событий, сделав упор на том, что убитая имела привычку использовать самых плохих извозчиков. То есть он изначально настаивал на версии убийства Луизы «лихими людьми», при этом свою любовную и половую связь с содержанкой полностью отрицал, будто и не было у него восьми лет жизни с Луизой на виду у всей Москвы. Всё это выглядело странно, и симпатий к подозреваемому со стороны следствия не прибавляло.

Прошел год, и процесс неожиданно принял иной оборот: на судебных слушаниях подозреваемые Егоров, Козьмин, Алексеева и Кашкина вдруг стали отрекаться от своих первоначальных показаний, один за другим заявляя, что признания были добыты у них силой и пытками. Вам это ничего не напоминает? Сто семьдесят лет прошло, а пороки российской следственной системы всё те же: найти не истину, а виноватых, – неважно, какими средствами.

Этот эпизод следствия закончился тем, что 7 мая 1854 года Сухово-Кобылин был повторно арестован для проведения дополнительного расследования. На этот раз главный подозреваемый провел в тюрьме шесть месяцев. Режим заключения для представителей высших сословий был довольно мягким: Сухово-Кобылин ежедневно выходил в город, встречался и обедал с родственниками и друзьями, купался в Москве-реке. Но сам факт ареста и вновь возникших подозрений  был унизителен.

После второго ареста следствие продлилось еще три года и завершилось парадоксально: полной реабилитацией всех фигурантов процесса. 25 октября 1857 года Государственный совет вынес окончательный вердикт по делу об убийстве Симон-Деманш, оправдывающий как Сухово-Кобылина, так и всех четверых слуг покойной. 3 декабря 1857 года император Александр II подписал приговор, и семилетнее дело было наконец завершено.

Иначе как скандальным, подобный финал и назвать нельзя, поскольку остался сакраментальный вопрос: а кто же тогда убил бедную Луизу? И был ли Сухово-Кобылин всё-таки причастен к смерти своей содержанки? Этого мы теперь наверняка не узнаем никогда. Тайну роковой ночи 8 ноября 1850 года все участники и очевидцы тех событий давно унесли в могилу. Нам осталось лишь горькое признание самого Александра Сухово-Кобылина, сделанное им незадолго до смерти, и которое цитируется во всех его биографиях: «Не будь у меня связей да денег, давно бы я гнил где-нибудь в Сибири…».

Из тюрьмы – в литературу

До трагедии Сухово-Кобылина по преимуществу интересовали скачки, балы, женщины, может быть, еще немного карьера чиновника, и только после «перелома», под следствием, он, по его собственному выражению, «зачал Кречинского». Сам же арест постепенно, под давлением обстоятельств и испытаний, стал восприниматься им как «благо». 11 июля 1854 года Сухово-Кобылин записал в дневнике: «Жизнь начинаю постигать иначе. Труд, труд и труд. Возобновляющий, освежительный труд (имеется в виду литературное творчество. – Авт.). Да будет это начало – началом новой эпохи в моей жизни. Совершился перелом страшным переломом. Мое заключение жестокое – потому что безвинное – ведет меня на другой путь, и потому благодатное».

Интересно сопоставить это признание с поздними воспоминаниями Сухово-Кобылина: «Подошел 1854 год, когда я был подвергнут второму аресту по делу об убийстве Луизы Симон. Арест продолжался шесть месяцев, и все они были употреблены на отделку и обработку “Свадьбы Кречинского”. Каким образом мог я писать комедию, состоя под убийственным обвинением и требованием взятки в 50 тысяч рублей, я не знаю, но знаю, что написал “Кречинского” в тюрьме».

Судьба сложилась так, что, будучи под следствием, в ноябре 1855-го, Сухово-Кобылин стал очевидцем триумфальной премьеры «Свадьбы Кречинского» в Малом театре; в мае 1856-го года эта вещь была поставлена в Александринском театре и напечатана в пятом номере журнала «Современник»; в этом же году драматург начал работу над своей второй пьесой – «Дело»; на следующий год, в сентябре 1857-го, незадолго до оправдательного приговора, начал писать «Смерть Тарелкина». Жизнь Сухово-Кобылина как бы «перелилась», преобразовалась в его творчество. Настоящее оправдание (если в данном случае вообще морально применять максиму «нет худа без добра») всему, что случилось с Сухово-Кобылиным, можно найти лишь в том, что вся его житейская драма, со смертью любовницы, арестом, позором, долгим следствием, – в итоге обернулась явлением замечательного драматурга Сухово-Кобылина и рождением его трех знаменитых пьес.

Александр Донецкий