Ты хочешь меня снять, снять, снять, а я хочу писать стихи, стихи, стихи

Как сделать из заурядных виршей нескольких провинциальных стихоплетов мало-мальски художественное событие? Рецепт прост. Нужно придумать некий ловкий трюк и хоть немного превратить текст в шараду. Так они и поступили. Смешали свои поэтические «высеры» в единый анонимный микс и заставили читателя гадать: а это, вообще, кто такие? И что, бишь, они тут пытаются до нас донести? Не помешают ироничные комментарии выдуманных персонажей вроде прапорщика в отставке Кузькина и, допустим, тургеневской девушки Олечки, оттененные глубокомысленными цитатами из Хармса или, к примеру, Эйнштейна в роли эпиграфов. Плюс – оригинальные картинки: человек в противогазе с букетом цветов в проеме двери; боеголовки, превращающиеся в бутылки; подкоп крота под ногами дамы с лопатой. И так далее. Да, и какое-нибудь нелепое название на обложке, звучащее, будто случайный обрывок фразы: «Ради ребят». Каких ребят? Неважно. Всё! Еще один претенциозный поэтический альманах готов. (Заслуженный работник просвещения, к. ф. н. А. Н. Бормотухин).

«…если о чем-либо рассказывается ради самого рассказа, то есть вне какой-либо функции, кроме символической, - то голос отрывается от своего источника, для автора наступает смерть, и здесь-то начинается письмо. Говорит не автор, а язык как таковой; письмо есть изначально обезличенная деятельность, остается только одно время - время речевого акта, и всякий текст вечно пишется здесь и сейчас». Ролан Барт. «Смерть автора», 1967.

Читателей стихов можно поздравить с новым альманахом. Семеро псковских авторов сбросились деньгами, отобрали свои лучшие тексты и напечатали книжку. Ничего необычного в этом факте нет. В стране каждый год выходят в свет, наверное, сотни поэтических альманахов. Но у новой книжки есть концепция, выраженная в названии – «Ради ребят». Словосочетание якобы вырезано из высказывания Диогена Лаэрция о древнегреческом философе Анаксимандре: «Говорят, что, когда он пел, ребята подняли его на смех, а он узнал и сказал: «Ну что же, ради ребят нам следует петь лучше». То есть название можно интерпретировать так: «Вы можете над нами смеяться, но мы старались».

Стихи распределены на десять разделов (как бы глав) и напечатаны без указания авторства. В этом – главная фишка. Имена и фамилии со страницами можно найти в конце книжки. Замысел тут такой: если читателя зацепит какой-то текст, он заглянет в оглавление и узнает, кто автор понравившегося стихотворения. Такая вот игра в анонимность и угадывание.

Впрочем, при чтении стихов подряд, примерно к середине книги ты начинаешь узнавать двух-трех авторов, прочие так и остаются неразличимы, настолько стертая у них поэтическая речь. Стихи слипаются в единый поток графомании, литературоведами обычно описываемой фразой: «такие стихи я могу сочинять километрами». В новом псковском сборнике километров нет; но имеется несколько метров. На глаз – примерно четыре.

Число глав – десять, и каждая посвящена какой-то отдельной теме, которую можно (правда, с трудом) вычитать уже в эпиграфе. Не без усилий я вычитал из книжки любовь, Псков, упражнения в философии, рефлексии о родном языке, тезис «я люблю Родину, но ненавижу государство» и общественно-политические послания. По всем главам равно и в изобилии разбросаны одиночество, уныние, ирония и ощущение избранничества, - словом, все то, что отделяет поэта от толпы.

Одна из несомненных удач книги – графика Игоря Черкасова, превращающая книжку из простого собрания текстов в произведение издательского искусства.

Теперь, собственно, о стихах. Преимущественно они репрезентируют художественные установки, которые псковский поэт Алексей Маслов (1961 - 2008) назвал «Другой традицией». В 1998-м, если не ошибаюсь, Маслов составил и издал сборник стихотворений псковских авторов именно под таким названием – «Другая традиция», в котором удачно соединились два концепта: указание на некую альтернативу («другая») и, собственно, традиция, то есть признание некоторой преемственности.

Дескать, вот существует традиция рифмованных стихов с классическими размерами, а есть традиция стихов, разрушающих эти обывательские представления о «правильных стихах», но поскольку создавать каноны и разрушать их поэты начали почти одновременно, слово «традиция» тут совсем нелишнее. И здесь я с Масловым согласен: после Хлебникова, Крученых и Маяковского заикаться о каком-то особом «новаторстве» в поэзии довольно смешно, хотя поэты постоянно об этом заикаются вот уже сто с лишним лет.

Так вот, авторы «Ради ребят» условно вписываются в «традицию» как бы «новаторов» (привет Тынянову), но вместе с тем их стихи достаточно «архаичны», раз уж они не отказались от грамматики русского языка. И в этом парадокс современной культурной ситуации, примерно с середины восьмидесятых годов прошлого века обычно определяемой этикеткой «постмодерн». Ситуация «постмодерна», напомню, характеризуется, во-первых, сознательным отказом от претензии на некую авторскую уникальность и, во-вторых, активным использованием штампов массовой культуры. В-третьих, отсутствием какой-либо эстетической иерархии и морального авторитета.

Неважно, кто автор того или иного стихотворного текста. Автором текста может быть кто угодно из списка: я, ты, он, она, вместе – целая страна. И можно не знать фамилию поэта или поэтки и даже не пытаться заглянуть в оглавление – все равно ничего нового из очередного сборника ты не извлечешь и не узнаешь, потому что «Ради ребят» - всего лишь еще один пример бесконечных вариаций зачитанного до дыр, до «черной дыры» энтропии, затягивающей в себя новоявленные строчки, с кровью и без, талантливые, бездарные, любые.

Очевидно потому, что в этом состоит их (включая меня) насущная и жизненная потребность. Вроде как сказано всё, и Пушкиным, и Заболоцким, а человеку необходим актуальный лирический опыт твоего современника, собеседника и соседа, того, который где-то здесь, рядом, в двух кварталах от тебя, философствует за рюмкой чая, и его порядок слов почему-то тебе близок и приятен, и ты не можешь точно понять, почему, а в пределе – его строчки хочется даже присвоить и повторять, шепотом или вслух.

«Липа огромная, не обхватить четверым, / Дорога пыльная, с сухим репеем, / Баня – сквозь стены сочится дым, / Гуляешь всю ночь, а вокруг не темнеет. / К утру опускается мягкий туман, / Вода как ликёр, и время тянется, / Двери открыты во всех домах. / Стоп. Пусть всё так и останется».

Или:

«ледяная кожа реки / в родинках – рыбаки / солнце у куполов / в куртке из облаков / ветра порывы легки / касаясь моей руки / без каких-либо слов / с моста наблюдаю / Псков».

Или:

«Не Пушкины и не Высоцкий, / Не Лермонтов и Фет дуэтом, / Не Маяковский и не Бродский – / Провинциальные поэты. // Их пламень творчества сгубил, / Молчать у бедных нету силы / О том, как он её любил / (Или она его любила)».

Или вот еще:

«торговка свежей рыбой / не выложила на прилавок хека, / потому что взгляд его милый / и похож на взгляд человека».

В конец альманаха не заглядывал, поэтому, кто авторы, не знаю – эксперимент чист.

Александр Донецкий