«Культурная контрреволюция» Стрекаловского: Памяти Виталия Скнара

«Эхо Москвы» в Пскове (102.6 FM) представляет авторскую программу Юрия Стрекаловского «Культурная контрреволюция». Псковская Лента Новостей публикует текстовую версию выпуска программы.

Говорить о культуре всегда было делом, культуре противном.
Теодор Адорно.

Здравствуйте, уважаемые слушатели «Эхо Москвы» в Пскове в эфире «Культурная контрреволюция» и Юрий Стрекаловский, ее ведущий.

Вот после этого бодрого вступления, которое полгода назад мы придумали и которое звучит перед каждой передачей, даже не знаю как говорить о том, о чем сегодня собираюсь. Потому что хотел говорить о совсем другом, и, хотя передача – по замыслу - некий «культурный обзор», но жизнь вносит свои коррективы, порой печальные.

Я уже несколько дней под сильнейшим впечатлением и не могу от него отделаться, от печального события, которое меня коснулось, - смерти моего хорошего знакомого и не последнего человека в нашем городе, настоятеля церкви Успения Божьей Матери от Парома. Для тех, кто не очень хорошо ориентируется — это очень красивая церковь рядом с Ольгинским мостом, где кованая птица вечно и всегда сидит на кресте, и когда она оттуда улетит, произойдет что-то плохое, так говорят.

Протоиерей Виталий Скнар умер в воскресение, 15 сентября, вчера мы его похоронили. Это событие, о котором я хотел бы сказать в сегодняшней передаче. Не потому, что это был мой знакомый, когда-то друг, а потому, что это настоятель одного из крупнейших храмов нашего города, одного из шедевров псковской средневековой архитектуры. Храм этот впервые упоминается в 1444 году, а в том виде, в котором он сейчас существует, он в целом сложился уже в начале 16 века, в 1521 году и с незначительными перестройками дошел до нашего времени.

Надо сказать, что мы в Пскове избалованны, и, находясь в контексте нашего необычного города, порой не понимаем, не осознаем, чем мы обладаем. Архитектура такого уровня у нас почти рядовая, но если бы такой храм как Успения от Парома находился где-то в другом месте, то он был бы главной городской жемчужиной, туда ходили бы толпы туристов и вокруг него происходила бы какая-то особая жизнь. Словом, нам с одной стороны везет, с другой - мы не ценим того, что имеем. И, в частности, нам нужно понимать, что настоятель такого храма, каким является Успение от Парома, одного из крупнейших и прекраснейших в нашем городе, - это должность, которая имеет, мягко говоря, отношение к культуре и очень важно, кто эту должность занимает, что за человек. Это ничуть не менее важно, чем, например, директор театра или художественный руководитель филармонии.

Мы с отцом Виталием познакомились 20 лет назад, в конце 1990 годов, а именно в 1999 году, когда он совсем молодым священником, - ему было 26 лет - стал настоятелем этой церкви, а мою хорошую подругу, которая вместе с отцом Виталием работала в Псковском духовном училище, преподавала музыкальные теоретические дисциплины, пригласили быть там регентом. И в течение нескольких лет я был прихожанином этого храма и пел там в хоре. Так мы познакомились.

Я бы не хотел, чтобы передача превратилась в некролог, но пару слов о покойном отце Виталии нужно сказать. Это был человек весьма образованный, он преподавал богословские дисциплины в Псковском духовном училище, сам был выпускником Санкт-Петербургских духовных школ. О нем говорили (и его можно было видеть в этом качестве), что он человек очень добрый, несколько неорганизованный (мне кажется, он никогда в жизни никуда не пришел вовремя), но при этом нужно сказать, что у него было два чрезвычайно важных на такой позиции настоятеля древнего и очень ценного храма качества. Во-первых, он был человеком принципиальным - при всей своей доброте. И надо сказать, что он никогда не сделал ничего подлого, чего, вероятно, от него когда-то ждали. Например, когда в недоброй памяти время, было судилище над отцом Павлом Адельгеймом, то единственный, насколько я помню, клирик Псковской епархии, который отказался принимать в этом участие — был как раз отец Виталий.

Когда разоряли Мирожский монастырь то же самое происходило. Он просто сказал — я не буду в этом участвовать и подписывать ничего не буду, и голосовать не буду. И надо представлять ситуацию в Русской церкви, чтобы понять, насколько это сложно – так сделать. Потому что священник у нас - это человек, обремененный семьей и у него никаких других возможностей для заработка, кроме как кормления от престола нет. И ты очень зависим от церковного начальства. Сказать церковному начальству: «нет, потому что это идет поперек совести», а у тебя нет никаких «спасательных кругов»: ты не священник, который одновременно врач или профессор в институте, ты лишь от алтаря кормишься. Вот такая принципиальность и отвага дорого стоит и говорит о серьезных человеческих качествах, достойных. Слава Богу тогда, благодаря заступничеству прихода, отцу Виталию ничего не было, хотя, конечно, никакой карьеры церковной он не сделал, и всю жизнь прожил очень бедно по нынешним-то мерках. Он умер в 46 лет, у него осталось пятеро детей, и когда мне рассказывают про каких-нибудь попов на мерседесах и страшно богатых, мне достаточно представить его детей и вдову, чтобы эти глупости перестать слушать.

Это первое — принципиальность.

А второе… Я сейчас расскажу одну историю, когда мы с ним, можно сказать, поссорились. В начале нулевых вдруг появилась возможность сделать в этой церкви новый иконостас. Надо сказать, что в храме сохранился иконостас без икон. И к тому времени, когда это все было в руках у отца Виталия, он был ободранный, с облупившейся позолотой, и, мягко говоря, неказистый иконостас.

У него появилась удивительная идея, он мне сказал — мы это сейчас все снесем и закажем в Москве красивый, новый, древний иконостас. Вот точная цитата — «красивый, новый и древний». Какую-то цену он еще называл, вроде бы 500 долларов за квадратный дециметр.

Конечно, с одной стороны это смехотворно, с другой стороны, к сожалению, это говорит об уровне понимания церковных древностей, которое тогда было у молодого священства, да и сейчас, боюсь, часто такое есть, поэтому очень радостно, что сейчас как раз в Псковской епархии эта ситуация стремительно исправляется, у нас действует служба епархиального Древнехранителя, и теперь все идеи насчет того, что «мы древнее снесем и закажем новое древнее», они не кажутся такими естественными, какими казались, боюсь, тогда, уже почти 20 лет назад, отцу Виталию.

А тогда мы с ним едва не поссорились, потому что я ему объяснял, что иконостас, который там сейчас есть, отнюдь не лишен художественной ценности, мягко говоря. Что, хотя он и практически без икон, (а иконы там были совершенно потрясающие — 15 века, они там в собрании Псковского музея, их когда-то давно изъяли), сам пустой иконостас оставался там, он мало исследован толком до сих пор, понятно, что он барочный, мне кажется, что там есть детали и более раннего периода, там прекрасно сохранилось навершие, такой луковичный тимпан с басмой, он может быть и более ранний.

Ну и вообще этот подход, что не ты это все устроил и не тебе это все ломать, уж тем более когда есть такое понятие как памятник и его неотъемлемая часть: интерьер; в общем это все приходилось объяснять, причем в тот момент приходилось объяснять довольно жестко, с привлечением органов охраны и местного отделения общества охраны памятников, то есть составлять всякие протоколы и так далее. Это все происходило по моей инициативе и, как вы понимаете, между друзьями это все трудно прожить, это приводит к ссорам.

Но вторая черта, о которой я хотел сказать: это человек, который умел учиться и принимать другое мнение. Поэтому иконостас был сохранен, ничего там не было снесено, разумеется. Более того, хотя сейчас там и написаны новые иконы, которые вставлены в пустующие и зиявшие когда-то рамы, но бережно сохраняется всё старое, историческое - вплоть до деталей и частиц сохранившейся резьбы и прочего декора, а также небольших фрагментов живописи. Это все в храме сохранялось под надзором профессиональных реставраторов, с заклейками, как полагается.

Словом, это умение признать свою неправоту и исправиться, для того, чтобы не утвердить свою значимость, а чтобы жило общее дело, это, конечно, было свойственно отцу Виталию и очень важно для человека, который отвечает за то, что тебе досталось и сделано не тобой, а сделано когда-то другими людьми очень давно, и чего-то может быть ты даже не понимаешь, почему, зачем и как они это сделали, надо просто это любить и хранить.

Вот 20 лет один из лучших храмов Пскова, храм Успения от Парома, был в руках отца Виталия, теперь это место осиротело, не знаем, кто придет ему на смену. И еще раз повторюсь, это событие, несомненно, имеет отношение к культурной жизни нашего города.

Тут неожиданно со мной связалась какая-то художница из Вены, она занимается каким-то акционизмом, она просила меня написать какое-то короткое исследование о современной художественной жизни Пскова.

Так вот, конечно же, первое, что лезет в голову — это разные художественные объединения, которые у нас есть, театр, филармония, нонконформисты и так далее. Но если вдуматься, все это чрезвычайно провинциально и подражательно, иногда по-хорошему провинциально, часто по-плохому.

А то, что делает Псков уникальным и сопоставимым с другими точками на карте мирового искусства, это по-прежнему древнее наследие. И это древнее наследие — это не застывшие памятники, которые стоят и вокруг них нужно ходить и показывать туристам. Памятники эти живут, они продолжают жить своей жизнью, и тот, кто сейчас в этом памятнике находится, в чьих руках он находится, чье дыхание согревает этот памятник, и кто меняется под влиянием этого памятника - это и есть на самом деле содержание художественной жизни современного Пскова.

А даже не спектакли, которые ставят в театре, при всей моей любви к этому виду искусства.

М вот второе, о чем я хотел бы рассказать, это то, что меня сильно потрясло буквально на этих днях - сам чин погребения и отпевания священника, бывшего настоятеля храма Успения от Парома.

Мне довольно трудно сформулировать то, о чем я хочу сказать. Это было сильное эстетическое впечатление. Причем эстетическое впечатление в таком разрезе, когда это очень связано с жизнью.

Сама смерть этого священника была особой. Он в воскресение пришел на службу, стал творить проскомидию, это такое начало христианской литургии, с точки зрения прихожанина это еще до начала службы, священник готовится к службе и молится у Престола. Ему стало плохо, он отложил в сторону свои священнические сосуды, вышел и попросил о помощи. Его отвезли в больницу, диагностировали инсульт, приступ стабилизировали, а вечером он тихо умер. Остановилось сердце. Я напомню, ему было 46 лет, 20 из них он прослужил на одном месте, и оставил пятерых детей и вдову.

И вот это все довольно драматично. Если бы это все было описано в романе или показано в спектакле, представьте - это впечатляет, такая смерть.

А потом я оказался на отпевании и, надо сказать, что я впервые был на полном чине священнического отпевания.

Поймите меня правильно, я не хожу на похороны как в театр. Даже я еще до такого не дошел.

Но вот этот полный чин отпевания, и полный храм народа, и стройное пение, в котором участвуют друзья и дети человека, который лежит сейчас мертвым телом посреди храма, и совершенно потрясающая литургическая поэзия и специально выбранные многочисленные отрывки из Евангелия, которые читают съехавшиеся со всего города священники, молодые и старые, которые пришли на это осиротевшее место проводить своего собрата: и старейшие священники псковской епархии, которые помнят еще советские гонения, и совсем молодые ребята - которые читают всё это. И потрясающие слова, которые доносятся до нас из глубокой древности, ибо тексты эти написаны еще в середине первого тысячелетия святым Иоанном Дамаскиным, вот один из них:

«Вот лежу возлюбленные мои братья, посреди всех, молчалив и безгласен, уста упразнишася, язык преста и уста препяшася. Руки связастеся, и ноги сплетостеся: зрак изменися, очи угасли, и не видят рыдающих: слух не приемлет печалующих вопля, нос не обоняет кадильного благоухания. Истинная же любовь никогда не умервщляется. Тем же молю всех знаемых и другов моих, помяните мя пред Господом, яко да в день судный обрящу милость на судищи оном страшном»

Это потом, напомню, переработал Алексей Константинович Толстой, а Танеев написал ораторию «Иоанн Дамаскин» на этот текст.

Словом, это было чрезвычайно впечатляюще. И это был такой театр, знаете, подлинный.

Потому что вообще-то нужно помнить, что всякое искусство имеет литургическую основу и когда-то театр был тоже Литургией, мистерией. И нынешний театр - он в самых высоких проявлениях ни в коем случае не развлечение, а способ взять человека и вытащить его к подлинному, настоящему, к пониманию того, что такое смерть, жизнь, любовь и память.

И вот это сочетание древнего храма, современных мне людей, старинного пения, потрясающей литургической поэзии и неслитное и несоединенное сочетание искусства и жизни - потому что это настоящий перед нами лежит умерший отец, муж, друг, собрат, и в то же время мы провожаем его текстами и обрядами, которые являют собой подлинное и высокое искусство - это и есть высокий образец культуры современного Пскова. И полагаю, что в других местах едва ли мы сможем к этому прикоснуться, потому что мы живем в месте особенном, где такое возможно. А в какой-нибудь Анапе или Барнауле такое невозможно. Там только отголоски этого будут.

Как впрочем, отголосками древней традиции является то, что я видел и в чем участвовал вчера.

Вот это проявление культуры, факт культурной жизни нашего города - проводы настоятеля одного из крупнейших храмов Пскова, моего покойного друга отца Виталия Скнара я и хотел сделать темой сегодняшней передачи «Культурная контрреволюция».

Большое спасибо вам за внимание, будьте здоровы, берегите себя. До свидания.