Почему Островский не Чехов?
Любая премьера – событие, достойное всяческих респектов.
Представьте себе, несколько месяцев люди, избравшие своей судьбой театр, читали пьесу, собирались вместе на сцене, искали оптимальные творческие решения, репетировали. Были находки и радость совместного поиска. Режиссер старался создать нечто целое. Художественно достоверное и убедительное. Найти в сложном и подчас непредсказуемом процессе рождения спектакля единомышленников. Как говорится, самовыразиться, и не только. Нащупать некий высший смысл.
При этом происходило все это не где-нибудь на задворках, а на подмостках академического, как-никак, театра. Словом, событие, овеянное традицией и ритуалом. Необходимая часть культурной жизни провинциального городка. Искусство, рождаемое на глазах у благодарной публики. Чем, главным образом, и интересно.
Это преамбула, теперь - о спектакле. Есть такое лестное замечание о таланте. Мол, какую бы лабуду не сделал, но ниже определенного уровня все равно не напишет. Как сформулировал писатель Вересаев, если умный человек задумает выкинуть глупость, то вытворит только такую, до какой ни один дурак не додумается. Своего рода признак класса, который признают даже самые отмороженные недоброжелатели.
Нечто подобное можно сказать и о нашем театре. При всех издержках последних лет удалось сохранить труппу. Есть свои звезды и признанные мастера. Основа для движения вперед. Для новых свершений и удач. Остальное – дело техники. И – того уникального дара, что и делает искусство незаменимым способом познания бытия (извиняюсь за пафос). Но пафос – древнейший ингредиент театра. Без него никак. Вернее, можно, но это уже другая философия.
Так вот, о спектакле. Постановщик Дмитрий Васильев поступил мудро. Потому что выбрал для постановки классическую пьесу Островского. Не придерешься. Русский национальный репертуар. Всегда актуальные сюжеты. Про деньги и любовь, причем с хэппи-эндом. «Не все коту масленица» - пьеса веселая и оптимистическая. В том смысле, что побеждает любовь. А вовсе - не деньги.
Опять же, живой великорусский язык. Много юмора. Типичные ситуации, в которые попадает обычный человек, ищущий простого человеческого счастья. Декорации весьма красивые (ужасное, но в данном случае – точное определение) и, что называется, «в стилистике времени». Будто в девятнадцатое столетие попал. Костюмы – так вообще глаза на лоб (почему нынче так не ходят?). Артисты – замечательные. Прав режиссер: возьми любого в телесериал, завтра проснуться знаменитыми. Постановка – адекватна материалу. Аутентичное прочтение. Следуя духу и букве. Зрители в зале от восторга в проходы не попадали, но душевно аплодировали. Понравилось. А что еще нужно? Однозначно – успех! И спорить тут не о чем.
А вот это меня и напрягло! Я понимаю – идти по пути наименьшего сопротивления – это тенденция. «Айн момент водевилей». Чем бездумней пьеса, тем лучше. Выгоднее. Это вопрос к материалу, но материал выбирает режиссер. Режиссер выбрал Островского. Простите, но искусство – штука такая, что здесь авторитетов нет. Вернее – есть, но исключительно для тех, кто предпочитает мертвое живому. У настоящих художников, повторюсь, – авторитетов нет. Это всем художникам известно. Вплоть – до матери-перематери. К тому ж театр – актуальный арт. Я не безмозглая баба на телефоне, что-то понимаю в колбасных обрезках.
Бью челом Мельпомене, страшно извиняюсь, но Островский – о колбасных обрезках и есть. Кто его персонажи? Жалкие, ничтожные людишки. Скажите, мы все такие? А вот и не правда ваша. Да, ничто человеческое нам не чуждо. Бывает. Но есть например, Чехов. И сквозь банальные, опять же, ситуации, полупьяные разговоры о ни о чем, просвечивает экзистенциальная проблема. Зачем мы живем? Для чего все это? И оказывается, что это так близко к тебе. Про тебя и твоих друзей. Не случайно Чехов идет на всех сценах мира, а об Островском иностранцы даже не подозревают. Это не в укор. А – констатация факта.
Зачем писать о человеческом ничтожестве? Не поднимаясь над ним, а купаясь в этих облатках? А потом, в сотый раз, ставить это на сцене? Мне – непонятно. Скучно это. Мелковато. Исторически, конечно, оправдано: в шестидесятые девятнадцатого века – новаторство. Удивляло и завораживало зрителей, приученных к водевилям. Нынче же, мне кажется, - ни к чему. Этих водевилей в современных модификациях на телеэкране - достаточно. Достали. Одно слово – попса. Не думаю, что режиссер и актеры смогут что-то по этому поводу возразить. Скажут: да, вот такой «национальный» театр.
Проясню позицию. Раз уж мы решили показать обывательские страсти-мордасти, так тут нужно идти до конца. С подробностями. Уничижающими. Реализм так реализм. Со всякими физиологическими «пятнами на простынях», водкой и мордоем. Островский если и не в «телогрейках», так в новорусском авангардизме. Островский же об этом? Для того времени он именно «об этом» и был. И именно что авангардистом. А тут какое-то межеумочное решение. Иначе говоря, «об этом», блин, но в классическом, якобы, прочтении. Либо нужен «новый Островский» (типа братьев Пресняковых, чтобы било по мозгам и зрению), либо – ставьте уж тогда стопроцентную развлекуху.
А то – не два, не полтора. Уж простите за трюизмы. Завлекательные девушки, танцующие за деньги эротические танцы над телом старика, - вечный сюжет. Но – не откровение. Я полагаю, что искусство должно раздвигать пределы Вселенной (как у Чехова), а не сжимать их до удела маленького мещанского мирка (как у Островского). Я мирком и без театра сыт, до изжоги.
А вот откровения мне явно не хватает.
Александр Донецкий
