Психология протеста, или За что ты борешься?
Предлагаем вашему вниманию текстовую версию программы «Беседка», которая вышла в прямом эфире радио «Эхо Москвы» в Пскове 3 февраля. Ключевая тема нового выпуска - психология протеста. Какие мотивы движут людьми, которые участвуют в протестных акциях? Если «на улицу» собрался подросток, как на это реагировать его родителям? Подробнее об этом и многом другом ведущая Надежда Назаренко поговорила вместе с психологом Сергеем Калининым.
Надежда Назаренко: Сергей Иванович, какие психологические факторы запускают деятельность протестных движений и что побуждает людей выходить на акции, в том числе на протестные?
Сергей Калинин: Начнем с того, что единого протестного движения не существует, если говорить о людях, которые идут на улицу. Да, есть люди с активной гражданской позицией и политическими взглядами, которые они хотят донести. И, наверное, люди делают это потому, что другие возможности высказаться или запрещены, или ограничены, и последний шанс в данном случае - это, что называется, выйти на площадь и прокричать. Но, если говорить о подростках, протест - это их второе имя. В силу возраста. Если говорить с психологической точки зрения, каждый ребенок с момента рождения связан со своими родителями так называемой эмоциональной пуповиной. Причем, это чистая биология, мы так выживаем.
Если незнакомое лицо подойдет к младенцу и над ним наклонится, он с вероятностью 99% разулыбается. Все дети до подросткового возраста, безусловно, любят, ценят и стараются слушаться своих родителей. Но невозможно оставаться вечным ребенком - когда-то нужно начинать самостоятельную жизнь. В психологии этот процесс называется «сепарация», то есть отделение от родителей, и тут мы получаем тот самый подростковый бунт, когда ребенок хочет быть самостоятельным и любые ограничения воспринимает как оскорбление, пытаясь их разрушить.
Если говорить о социальных трендах, я из того поколения, которое росло в СССР. Пытаюсь вспомнить, с какого класса я сам ходил в школу. Наверное, с первого. Мало того, еще и младшую сестру отводил в детский сад и забирал. А сейчас большинство детей вплоть до старших классов в школу привозят и увозят родители. Сейчас есть электронные дневники, во многих школах есть электронная система: пришел ребенок в школу, отметился и родителям пришла СМСка «Ваш ребенок в школе».
Надежда Назаренко: То есть контроль за ребенком усилился.
Сергей Калинин: Абсолютно. Контроля стало больше. Поэтому получить ту самую независимость и заявить эту свою подростковую самостоятельность становится, как ни странно, все сложнее. Поэтому, когда возникает такой «праздник непослушания» - а ля Новый год, а ля флешмоб, когда нас много и мы все выходим на улицу, а раз нас много, то кто нам чего скажет? - то почему б и не присоединиться?
Самое интересное, что любые призывы «за» и любые призывы «против», как ни странно, в равной степени будут неэффективны. Потому то, если запрещать, ребенок скажет: «а чейта?», если разрешать, то «а кто это говорит?». Если мы, взрослые, думаем, что это какие-то хитрые злобные дядьки-политтехнологи, то подростки слушают своих сверстников. Если это «а пошли тусанем, пошли снимем хайповый контент для тик-тока?» - да, вполне возможно, они это послушают. Все остальные призывы для подростка - так себе призывы. Они будут очень критично это воспринимать и не факт, что послушают.
Надежда Назаренко: Достоверной информации о том, что в сети было много призывов в адрес подростков, чтобы они участвовали в протестах, нет. Но мы знаем, что буквально захлестнул поток информации от чиновников, учителей с запретами посещать акции протеста. Родителей вызывали в школу, чтоб они донесли это до детей. Потом в соцсетях каждому классу отдельно писали «не ходите». Короче говоря, даже те дети, которые не знали о протестах, о них таким образом узнали. Не произошло ли здесь обратного эффекта?
Сергей Калинин: Проведу странную аналогию. Когда спортсмен выходит на соревнования, понятно, что надо себя показать, продемонстрировать сверхрезультат. И, как вы думаете, получится ли у него при всей ответственности момента прыгнуть выше головы? Есть однозначный ответ, который изучен и проверен в течение многих лет: «Нет, скорее всего, не получится». Скорее всего, даже если спортсмен полностью выложится и будет очень стараться, он покажет некий средний результат, который показывал на тренировках. То же происходит и с крайне важными, судьбоносными решениями. Все зависит от того, как складывались отношения у ребенка с его взрослым окружением в течение многих лет.
Если в семье отношения хорошие, если родители являются авторитетом, если ребенок боится причинить им боль и понимает, что не надо туда идти, потому что будет плохо людям, которых я люблю, ценю и уважаю; если школа - прекрасное место, где есть уважаемые педагоги, мнение которых для ребенка важно, то эта чаша многолетних отношений перевесит. Если там все правильно, то, когда мы приходим к критической точке принятия решения - идти на митинг или не идти, то решение, скорее всего, тоже будет правильным.
И тогда все эти запреты и увещевания, скорее всего, дадут нужный эффект. Если инвестиций в отношения не было, эффект будет обратным: «Достали меня эти учителя, родителей не вижу - они целыми днями на работе, а я что - я и так гуляю по вечерам, и чего бы мне сейчас не погулять по площади?» А тут вдруг нельзя! Эффект получается, как в старом мультике: «Не ходи туда, там неприятности ждут. Ну как не ходить? Они же меня там ждут!» Поэтому получается парадоксальный эффект: чем больше запретов, тем сильнее мотивация. Особенно если ребенку нечего терять, и родители с учителями для него не авторитет, если эмоциональные связи не выстроены.
Надежда Назаренко: А что делать, если сын или дочь 15 - 17 лет категорически заявляет родителям, что хочет идти туда? Можно рассмотреть и вариант, когда отношения в семье доверительные, и когда наоборот. Родители говорят «не ходи», а ребенок заявляет. что пойдет. потому что у него такая политическая позиция. В соцсетях приводились примеры, что родителям приходилось ходить со своими детьми на митинг.
Сергей Калинин: Очень сложно и страшно оказаться на месте родителей, потому что мы юридически ответственны за нашего несовершеннолетнего ребенка. Кроме того, мы умудрены жизненным опытом. Я как специалист в том числе и по политической психологии, могу сказать, что, к сожалению, в толпе, когда возникает массовое скопление народа, никто не застрахован от неадекватных действий правоохранителей и от провокаций. И в толпе у нас включается совершенно другой режим психики. Мы в буквальном смысле превращаемся в доисторических обезьян, у нас снижается уровень интеллекта, но резко подскакивает эмоциональная чувствительность.... и стоит только кому-то истошным голосом заорать «танки», как эта толпа начинает метаться и топтать всех на своем пути. Причем, провокаторы могут оказаться с любой стороны. В этой ситуации нам кажется, что уж мы-то поймем, разберемся, примем правильное решение, будем стоять в сторонке. Но еще раз подчеркиваю: от массового психоза, который может начаться при большом скоплении народа, не застрахован никто.
Если мы говорим о подростках, извините, человеческий мозг окончательно созревает к 18-20 годам, причем, лобные доли - прифронтальная кора, которая отвечает за волевой самоконтроль, способность не поддаваться панике, сдерживать эмоции и поступать разумно и целенаправленно. Они в группе риска №1. Высока вероятность, что толпа их спровоцирует, затопчет и так далее. Как родители мы эти риски понимаем, но сейчас информационная зрелость наших детей опережает их эмоциональную, личностную зрелость. Они могут стараться отпочковаться от родителей: я демонстрирую свою самостоятельность: том числе в политических взглядах, и какое право вы имеете мне мешать?
Что можно попытаться сделать? Есть три «линии обороны» для родителей.
Первая - информационная. Попробуйте просто вести диалог, задавать вопросы, прояснять ту самую позицию. Наверняка в ней будут логические нестыковки, какие-то упущения. Вести этот диалог чертовски сложно. Вести его надо не свысока - «я умный, а ты дурак, ничего не понимаешь в политике», а на равных. Начать его нужно с задавания вопросов: а что ты думаешь? А откуда у тебя эта информация? А рассматривал ли ты противоположную точку зрения? Это навыки критического мышления, которым тоже надо учить ребенка. Но не давить на него авторитетом, что «твое мнение изначально неправильное», а наоборот: «давай мы вместе над этим подумаем, как дотошные исследователи, которые хорошо и аналитично в этом разбираются». Возможно, тогда у ребенка появится альтернативный, более сложный взгляд, и он поймет, что не все так просто и не все решается этой движухой, на которую он собрался.
Вторая линия обороны - это эмоции, переживания.
Я понимаю, что дети сейчас очень подкованные, начитавшиеся «интернетов». Они скажут, что это манипуляция. Все очень просто: «Я за тебя волнуюсь, я за тебя боюсь, мне плохо. Я ночь спать не буду, не хочу искать тебя по моргам». Но родители на самом деле это чувствуют. Почему это манипуляция? И если у ребенка есть хоть какие-то остатки эмоциональной связи с родителями, он это услышит. И здесь надо родителям не бояться быть искренними и открыто говорить о своих страхах.
Третья линия обороны - какие-то поступки и действия. На днях мне одна родительница сказала: «Да я его вообще пристегну к батарее, чтоб он вообще никуда не пошел». «Потрясающее» решение, но, понимаете, любое насилие, скорее, спровоцирует ответные действия.
Надежда Назаренко: Не сейчас, так потом - однозначно.
Сергей Калинин: Да. И, как ни странно, может быть, лучший вариант - это пойти вместе с ребенком.
Надежда Назаренко: А если попробовать переключить внимание? «Давай сходим в кино?» (или куда-то еще, куда он давно хотел пойти).
Сергей Калинин: Такой вариант может сработать, но сначала надо разобраться, что им движет, почему он туда собрался. А мотивация может быть очень разная. Если он это воспринимает как некое развлечение, тусовку, хайп, возможность снять интересное видео, то да - можно попробовать заменить это более крутым развлечением, попробовать отвлечь. Но ситуация сейчас парадоксальная. Если вспоминать советские времена, каждая неделя в школе начиналась с чего? С политинформации, когда у нас было всего два канала телевидение, когда мы конспектировали съезды партии.
Надежда Назаренко: «Пионерская правда», опять же.
Сергей Калинин: Все было предельно политизированным. Мы были пионерами, комсомольцами. И в чем заключалась протестная подростковая реакция? В аполитичности. Музычка, на дискотеке подраться. Сейчас, как ни странно, ситуация обратная. Если говорить о школьниках, какого-то политического образования, просвещения (я не говорю про пропаганду) нет. Вроде как да, есть что-то типа обществознания, но это, мне кажется, капля в море. И идет обратный откат - подростки начинают интересоваться политикой. И очень простой вопрос: если мы включим какие-то официальные каналы, кого мы там увидим? Каких-то, пардон, престарелых дяденек а ля Владимир Соловьев. А подросткам нужны ровесники. Подросткам нужны люди, которые похожи на них, которые к ним приближаются по возрасту, манере, образу жизни, которые на понятном для них языке могут освещать и комментировать какие-то злободневные вопросы. И что остается? Блогосфера, те самые ютуб-реакционеры, которые реагируют на какие-то события, дают авторские комментарии с матом, юмором, в меру своего среднего подзаборного образования. Но для подростка это «о, прикольный чувак, вот он мне объяснил, почему мне надо выйти на митинг». И альтернативы никакой нет.
Надежда Назаренко: Сергей Иванович, недавно вышла информация о том, что появится должность советников директоров школ по воспитанию для обсуждения политики и митингов. Это про политинформацию как раз. Как вам такое предложение?
Сергей Калинин: Очень странное у меня к этому отношение. Это похоже на что-то типа завуча по воспитательной работе, но все гораздо больше запущено. Для того, чтобы говорить детям о какой-то идеологии, эта идеология для начала должна быть на государственном уровне. А я очень затрудняюсь сказать, какая у нас там идеология. Мало того, есть очень много инициатив, которые странным образом уходят «в песок». То мы строим гражданское общество, то говорим, что у нас должно быть много некоммерческих организаций, то потом начинаем их жестко ограничивать, превращая в придаток госструктур, завязывая на государственное финансирование и отсекая иностранных агентов... Чего только не было! И ОНФ, и прочая, прочая. Где все эти прекрасные инициативы? Ничего не хочу сказать в адрес НКО. Они существуют, выживают, делают много добрых дел, но иногда складывается впечатление, что на уровне государства вся наша гражданская активность ограничивается объявлениями по центральным каналам, что умирающей девочке Маше вы можете выслать сто рублей по такому-то номеру - и вперед, проявляйте свою гражданскую активность таким образом. Хотя у нас вроде как бесплатная медицина. Я к тому, что, если говорить про идеологическую линию, гражданское общество, про то, чтобы дети были как-то образованы, сориентированы и не слушали каждого встречного-поперечного, кто более менее прикольный чувак на ютубе или в тик-токе, нужно что-то им дать взамен. Пока я не понимаю, что это будет за альтернатива. Посмотрим.
Надежда Назаренко: В общем, надо идеологию нормальную выстраивать, а не какие-то точечные меры принимать.
Сергей Калинин: Да, сейчас все происходит в режиме тушения пожара - свершившийся факт государство пытается отыграть обратно, но, к сожалению, это точка принятия решений, фундамент которой строился годами на уровне государства, образования, института семьи, медиасферы и так далее.
Надежда Назаренко: Мы подробно поговорили о вовлечении подростков, молодежи, а теперь хотелось бы перейти к старшему поколению и их желанию участвовать в протестной активности. Безусловно, прошлый год наложил свой отпечаток. Коронавирус, ограничительные меры, стресс у людей: сначала самоизоляция, потом неопределенность со сроками снятия ограничений. Дистанционка - это отдельная трагедия для некоторых семей.
Сергей Калинин: Для всех.
Надежда Назаренко: Плюс социально-экономическая ситуация ухудшается. Доходы падают, увеличиваются расходы. В таком напряге мы находимся уже почти год. Как вы считаете, это может влиять на желание людей участвовать в протестах?
Сергей Калинин: Замечательно формулируете вопрос. Могу ответить только да или нет. В настоящий момент общество расколото, причем, последние протестные события демонстрируют градус этого раскола. Могу сказать, что взрослые - это тоже разные поколения, и отношение к ситуции у них различное. Условно говоря, если брать поколение 40 - 50+, это люди, которые хорошо помнят распад СССР, лихие 90-е, и в какой-то степени эта тоска по сильной руке, сохраняются ностальгия и надежда на то, что придет некто и наведет порядок, и будет сильное государство. Соответственно у этого поколения к протестной активности отношение будет, скорее всего, негативным. Но есть еще поколение 30-летних. Тут очень смешная история. Это дети 90-х, которые по молодости не понимали, насколько тяжелыми были эти времена, но, скорее всего, они недополучали родительской любви и внимания, потому что те боролись за выживание, и, скорее всего, у них этот стресс подспудно отложился. Социологи очень забавно называют это поколение 30-летних - «ноющие» или «плачущее поколение». У каждого обязательно должен быть свой психотерапевт, обязательно нужно обвинить своих родителей в токсичности... Плачущее - потому что надо кого-то в чем-то обвинить и сделать кого-то виноватым за то, что нам всем так плохо. Но на самом деле это лишь верхушка айсберга. На самом деле поколение 30+ - самое активное поколение, которое строит семью, строит свою профессиональную карьеру, которое хочет самореализоваться. Полны сил, амбиций. Разбег есть, а дальше? А где и как реализовать эти возможности, когда туда нельзя и сюда нельзя?
По поводу творческой или бизнес-реализации вообще все грустно. Государство целенаправленно поддерживает только крупные прогосударственные квазимонополии, которые вроде как и не монополии, но по факту да. К сожалению, малый бизнес как выживал, так и выживает, и люди крутятся, как могут, а государство только придумывает, где бы налоги повысить и кого бы еще на учет поставить. И это ощущение несвободы для 30-летних означает, что надо не просто ныть, а ныть во весь голос, надо это недовольство как-то высказывать. Вот вам и пожалуйста.
Скажу еще про один забавный тренд. Говорят, он приходит с Запада и уже на пороге. Это так называемая «культура жертвы». На Западе одна из последних новостей: движение Black Lives Matter номинировали на Нобелевскую премию. В чем суть? Мы бедные афроамериканцы, нас много веков угнетали, поэтому вы нам все должны. Давайте перепишем историю, дадим нам за счет государства и белых богатых людей льготы. Мы - жертвы, мы страдали, нас надо пожалеть. И, что интересно, все согласно кивают головами: «о да, вы - жертвы, бедные-несчастные». На самом деле культура жертвы - она проявляется во всем. Мы жертвы токсичных родителей, жертвы сексуальных домогательств, жертвы еще чего-то. И вот это приходит сейчас к нам. А как быть жертвой? Опять-таки, не ходи туда - там неприятности.
А как же я не пойду? Я пойду. Я пойду, меня арестуют, посадят в автозак, я это сниму, покажу в соцсетях, соберу много тысяч лайков. Вот я - жертва, давайте все жалейте меня. Я теперь претендую на какие-то преференции, общественную поддержку, компенсацию...
Надежда Назаренко: на сбор средств.
Сергей Калинин: Причем, по мнению социологов, этот тренд только входит в силу. И как раз поколение 20-летних тиктокеров думает, где бы себе еще чего сломать, чтоб показать и набрать лайки. Я почему это говорю? В основе протеста лежит очень разная мотивация. Для кого-то это возможность прославиться, набрать лайки, привлечь социальное внимание и поддержку, а для кого-то это крик отчаяния от невозможности самореализоваться, от ощущения, что лучшие годы пропадают, а свобода для маневра ограничена.
Надежда Назаренко: А каков процент идейных в этих протестных акциях?
Сергей Калинин: Я не политолог, мне очень сложно давать здесь оценку. Неслучайно у нас сейчас достаточно трудно найти полное собрание сочинений Ленина, потому что технология революций там изложена пошагово, и достаточно хорошо. Пока могу сказать, что, на мой взгляд, люди, выходящие на улицу толпой - большая глупость. Они ничего никогда не изменят. Есть много примеров. История учит тому, что она ничему не учит.
2013 - 2014 год. «Occupy Wall Street» в США. Это страна, где один из самых сильных разрывов между бедными и богатыми. 99% финансовых средств там сосредоточены в руках менее чем 1% населения. Людям это не понравилось, они стали митинговать... Ну и чего? Ну помитинговали, ну посидели, ну повысказывали свое недовольство - ничего не произошло. Мало того, с 2014 года, со времен «Occupy Wall Street», этот разрыв только увеличивался. Одна из первых цветных революций - «Арабская весна» в Египте. Чем закончилась история? 12 дней помитинговали, ушел Мубарак в отставку. В итоге чего? Был там какой-то короткий период демократов, которые по карманам рассовали то, что было еще не украдено, а в итоге-то пришли военные.
Почему я привожу эти примеры? Любые неорганизованные протесты, которые не имеют за собой какой-то политической силы, которая умеет созидать, предлагать дальнейшие шаги, - это разрушение. И, мало того, те люди, которые выходят на протест, должны выходить не против. Они должны выходить за что-то. Если мы старый мир до основания разрушим, что будет «затем»? И пока не будет этого четкого понимания и людей, которые эту точку зрения как-то организованно доносят, все это уйдет в песок.
Надежда Назаренко: Спасибо, Сергей Иванович. Согласна с вами. У всего должна быть идеология, в том числе у акций протеста. Надо понимать, за что ты борешься.
