Прочтение: Владимир Сорокин, Джонатан Литтелл

Дневник читателя

1.​ Новый роман Вл. Сорокина «Манарага»

Пока в России ругают Сорокина, а борцы за нравственность сваливают книги в бутафорский унитаз перед Большим театром, мир переводит и читает его повести и романы. Новый роман «Манарага», вышедший в издательстве CORPUS в 2017 г., внесён в long list литературной премии «Большая книга».

Гора Манарага – вершина на Приполярном Урале, где писатель Сорокин разместил печатный станок, на котором безостановочно штампуется «Ада» Владимира Набокова. Причём, с прижизненного издания, с пометками автора. И это – как исчезающий образ культуры в целом. Владимир Сорокин: «Молекулярная машина, способная в промышленных масштабах воспроизводить идеальные копии рукописей или уникальных книг, описанная в моем романе, нанесла удар по самой романтике. И для моего героя, Гезы, этот монстр должен был бы представляться главной опасностью, даже при всем его цинизме. Мой герой имел возможность уничтожить эту машину, но все-таки не смог этого сделать, поскольку, видимо, не до конца был романтиком».

Время действия – много лет спустя после нашей жизни. У людей имущих новая забава – приготовление шашлыков и стейков на огне из книг. Цинизм и жадность соседствуют с вычурным культом эстетства, при этом человек ассимилирован в структуру зла, антицивилизации. Каждая книга – полено со своими особенностями горения. Персонаж играет, всего лишь играет в эстетическую игру, а в это время ломается мир. «Шутка превращается в плач по культуре», - Андрей Архангельский (литературный критик).

Русская литература переживает затяжной кризис: разрушенный в XX веке русский язык претерпел мутацию через гуманитарную и геополитическую катастрофы столетия. Отечественный роман не спас и Booker Prize, когда на заре 90-х великая английская литература протянула руку другой великой литературе – русской, и был создан «Русский Букер».

Сорокин часто говорит о значении Льва Толстого, о его влиянии на писателя: «Толстой один из богов русской литературы. Толстого мы принимаем из-за качества его текстов. И особого течения времени — о чем говорил и Набоков, утверждая, что у Толстого в романах время течет так же, как у нас. И за его умение давать свободно жить и дышать своим персонажам. У Толстого все персонажи свободны вопреки любому диктаторству. Если тюрьма — ты сам, как ты можешь сделать свободными других?».

У книг Сорокина есть особенность: их надо читать «залпом», как ныряешь в ледяную воду. Так реальнее входишь в пространство, захваченное антиутопией. И ещё из интервью: «Вот знаю историю, как недалеко от Владивостока остановили катафалк, в нем был гроб, водитель показался гаишникам подозрительным. Оказалось, гроб был полон черной икры, они так перевозили контрабанду. Вот образ России!»

2.​ «БЛАГОВОЛИТЕЛЬНИЦЫ». Дорога к Возмездию

За роман «Благоволительницы» Джонатан Литтелл в 2006 г. получил две престижных европейских премии – Гонкуровскую и Гран-при Французской академии. В то же время на родине писателя, в США, роман был принят резко критически. В России роман обсуждался лишь узким литературным кругом.

Офицер СС Максимилиан Ауэ, от лица которого ведется повествование, - интеллектуал, убийца и жертва, подвёл еврейскую малышку к расстрельному рву в Бабьем Яру, и, сдавая её в руки палачу, попросил: «Будьте к ней добры». Финальная фраза романа: «Мой след взяли Благоволительницы». Карающие Эвмениды настигают нацистских преступников уже более семидесяти лет. Трагическая эпопея Холокоста дана в диалоге с моральными переживаниями героя, зомбированного идеологией. Хотя соотносить его поступки, действия с какой-либо моралью подчас невыносимо. Документальные факты, реальные исторические лица и сентиментально-психологические моменты создают живую ткань романа, который прочитываешь буквально на одном дыхании.

Семь глав «Благоволительниц» обозначены музыкальными терминами – «Токката», «Аллеманда», «Менуэт» и т.п. Макс Ауэ – изысканный меломан и знаток русской литературы. Под крики женщин, истошный плач детей, шквал пуль, передёргивание затворов, пытается сохранить в себе аллеманды любимого Баха. Он рассуждает о Пушкине, Лермонтове, Достоевском, Льве Толстом, роман наполнен реминисценциями из русской культуры. Его самоотождествление с Печориным размывает действительность, - в ирреальном сумраке Макс реально вызывает на дуэль эсэсовца, лютующего над беззащитными евреями. Аллеманды поглощает куранта – огневой движущийся Сталинград, где интеллектуальная беседа с пленным советским офицером сменится тяжелейшим ранением героя, - так вступают ритмические группировки жанра. Затем врывается сарабанда, суровая и мрачная, то медленная, то стремительная, там, где Макс топором зарубит мать и отчима. В финале он второй раз возьмет топор, зарубив своего друга, преданного Томаса.

Наступит жига, которая обычно звучит в финале сюиты. Конец войны, массированное наступление советских и союзных войск. Берлин разрушен, страдания и отчаяние его жителей. Закончились посиделки в уютных кафе, пирожные и горячая ванна. Немецкие дети кричат над телами убитых матерей, беременные немки погибают с плодом во чреве. По полям разрушенной Германии бегают стайки немецких подростков, мальчики и девочки, - как символ безумия, фашистского краха. Их предводитель орёт в консервную банку слова верности фюреру, будучи уверенным, что тот его слышит. Вооружённые дубинами и кольями, они нападают на советских солдат, доверчиво подающих им хлеб. Мальчики насилуют девочек, некоторые из них уже беременны. Быстрый финал в ритме жиги – к безнадёжности.

Композиция романа – неразделяемый язык рассказчика-эсэсовца и язык писателя. Описываемый кошмар полон гротеска, весь текст – нескончаемый звук, сменяемый разными ритмами, - фанфарное вступление токкаты, вальяжность менуэта, одинокий напев, граничащий с безумием. Приступы психопатии, головной боли, бесконечной рвоты, периодические мучительные сны-предсказания – последствия извращенной идеологии, из которой нет выхода: нацисты действуют как верные солдаты гитлеровского рейха.

Джонатан Литтелл пытается исследовать природу зла и ее связь с идеологией государства, подминающей под себя, безоговорочно себе подчиняющей самых разных людей. «Благоволительницы» невозможно оценить однозначно, роман требует от читателя ассоциативного мышления и вдумчивого анализа.

Нина Яковлева