«Культурная контрреволюция» Стрекаловского: 7САМУРАЕВ
«Эхо Москвы» в Пскове (102.6 FM) представляет авторскую программу Юрия Стрекаловского «Культурная контрреволюция». Псковская Лента Новостей публикует текстовую версию выпуска программы.
Говорить о культуре всегда было делом, культуре противном.
Теодор Адорно
Здравствуйте, уважаемые слушатели «Эхо Москвы» в Пскове. В эфире «Культурная контрреволюция» и ее автор и ведущий Юрий Стрекаловский.
Полтора десятка минут (или около того) о новостях культуры. Вернее, сегодня только об одной новости.
Псковский драматический театр выпустил на большой сцене долгожданную премьеру. Это второй спектакль, который поставил наш новый главный режиссер: напомню, что не так давно Сергей Чехов занял эту позицию в довольно сложной творческо-административной иерархии нашего театра.
Новый спектакль называется «7САМУРАЕВ».
Премьера состоялась 8 и 9 ноября, а следующий, очередной показ прошел в минувшие выходные, 23 ноября. Премьера, действительно, долгожданная: во-первых, просто потому что мы любим наш театр и с интересом ждем, что же он нам предъявит. И в последнюю пару сезонов обычно он не расстраивает и не разочаровывает – спектакли разные и среди них много удачных.
Во-вторых, разумеется, было интересно, что же нам покажет Сергей Чехов, так стремительно ворвавшийся в театральную жизнь не только нашего города, но и страны вообще.
Сергей Чехов
Я напомню, что предыдущий спектакль, который Сергей поставил на сцене Псковского театра, впервые в его истории получил аж шесть номинаций на главную театральную премию страны «Золотую маску», а сам Сергей Чехов вскоре после этого получил президентскую премию молодых деятелей искусств как представитель театрального цеха.
Его спектакль «Река Потудань» – это хит Псковского театра, он часто выезжает на гастроли, он активно номинировался, обсуждался в театральном сообществе и страны, и города, но для многих остался непонятным, потому что театральный язык, которым говорит наш Чехов – Сергей Чехов – сложен, необычен, особенно для нашего зрителя.
Зрителя, чего уж говорить, провинциального, и в хорошем и в плохом смысле.
Поэтому по поводу «Потудани» приходилось разные слышать высказывания, но номинация на «Маски», если немного перефразировать Мокия Парамоныча Кнурова, «заставила умолкнуть голоса самых строгих критиков чужой художественности».
Ну и вот все мы ждали, что же будет новое.
Создание спектакля сопровождала длинная рекламная и пиар-программа продвижения, было видно, что в театре пытались создать и поддерживать интерес у публики. В рамках этой стратегии появилось несколько загадочных интервью, было много неясных намеков на содержание, и постоянно обсуждалось само название «7САМУРАЕВ», отсылающее, по всей вероятности, к знаменитому фильму Акиры Куросавы.
Жанр спектакля на афише был обозначен как «генеративная опера», что тоже добавляло загадочности. Почему опера? Что значит «генеративная»?
По всей вероятности, многие ждали просто какого-то переноса на театральную сцену фильма, и Сергею Чехову и другим создателям спектакля приходилось даже объясняться – сперва намеками, а после и совершенно открыто, – что: нет, это не проекция фильма, это новое, другое произведение, каким-то образом связанное с шедевром Куросавы.
Вот таким образом подготовленный, вооружившись интересом, прочитав несколько интервью, я и пришел на премьеру. Состояние, которое я пытался в себе вызвать и поддерживать, очень точно назвал встретившийся мне в фойе арт-директор нашего театра Андрей Львович Пронин. Не знаю, о чем они говорили с одним из актеров, Денисом Кугаем, но когда они меня увидели, то сказали: «Вот еще одна табула раса».
Tabula rasa — это «чистая доска, пустая страница» в переводе с латинского, то есть в переносном смысле – незамутненное сознание, не отягощенное какими-то ожиданиями, впечатлениями и даже образованием.
И я именно это и хотел бы в себе культивировать накануне премьер, чтобы то высказывание, которым является спектакль, который мы сейчас увидим, было максимально свежим и не накладывалось на какие-то мои ожидания, а вот готовность воспринимать то, что мне сейчас скажут и покажут, была бы максимальной.
И именно с таким состоянием следует идти на этот спектакль. Еще раз – это не трансляция фильма на сцену, это новая пьеса.
А причем тут «Семь самураев»? Я понял это так: отсыл к названию фильма является здесь отсылом к мифологической структуре.
Потому что если воспринимать этот классический фильм мирового репертуара как мифологическую историю, как один из наиболее значительных в современной культуре мифов, то мы можем описать его как трехчастную историю о мире, которому угрожает какая-то страшная опасность, который скован враждебным окружением и готовится к защите – это первая часть. Вторая часть – разумеется, битва. И третья часть – «после битвы», прощание с героями, надгробная песнь, эпитафий.
И спектакль строится в рамках этой жесткой трехчастной структуры.
Надо сказать, что – при том, что он очень короткий (длится всего полтора часа) – спектакль построен очень статично. И вот эта жесткая трехчастная структура весьма помогает прожить, преодолеть статичность и медитативность зрелища, которое нам предложили актеры псковского театра и режиссер Сергей Чехов.
Минималистически оформленный занавес, скорее, перегородка чистого белого цвета, на которую нанесен черный круг или, если хотите, точка – поднимается и опускается, трижды фиксируя начало и окончание каждой из трёх частей.
Раз зашла речь о занавесе, расскажу о художественном оформлении спектакля. Это необыкновенно красивая работа, хочу я вам сказать. При том что сценография «как бы» минималистичная, этот спектакль был очень дорогой в производстве: сложные конструкции на сцене, дорогая техника, и программное обеспечение, вообще, видно, что это технически очень сложное и дорогое зрелище.
Собственно, декорация практически одна, она доминирует и подчиняет себе всё сценическое пространство на протяжении всего действия: посередине сцены — некая черная скала, в которой угадываются очертания грубо высеченного мужского лица, головы мужчины.
И семь героев, вернее героинь, которых играют молодые актрисы нашего театра: Илона Гончар, Екатерина Красногирова, Екатерина Миронова, Наталия Петрова, Ксения Тишкова, Ксения Соколова, Анна Шуваева и Дарья Чураева. Они появляются в обтягивающих телесного цвета костюмах, я так полагаю, эти костюмы – имитация наготы, такой первозданной наготы. И эта «нагота» декорирована такими… по-разному это можно увидеть, и различным образом публика это трактовала – пучками волос, водорослями, комками слизи – не знаю.
Кстати, этот визуальный элемент также используется в огромных инсталляциях, которые зрители видят до того, как попадают в зал, в двух крыльях фойе, справа и слева от гардероба.
Я прочитал этот опутывающий, липкий, прорастающий, неистребимый элемент как знак Женского. Причем с моей мужской точки зрения – этот знак несёт опасные, даже угрожающие смыслы и мне напомнило графику и кинодекорации Ганса Рудольфа Гигера, швейцарского художника, который наиболее известен созданием декораций и обликов чудовищ в цикле фильмов о «Чужих».
Вообще очевидно, что главная тема спектакля – это Война Миров: в первую очередь – женского и мужского, но также внешнего и внутреннего, смерти и рождения, оформленного и хаотичного, растущего и умирающего.
Главным ключом к пониманию и является как раз миф о семи самураях, поскольку та деревня, которую им предстоит защищать, тот хрупкий мир, что находится под угрозой вторжения – это мир, возникающий на сцене в первых монологах героинь. Женский мир.
Вообще весь произносимый в этом спектакле текст, вся, так сказать, пьеса – это несколько вербатим-монологов, то есть документальных монологов о различных женских страхах – страхе смерти, страхе насилия, об опытах пережитого насилия, о страхах одиночества, расставания, и так далее: целая энциклопедия травмированного, угнетенного, затоптанного женского эмоционального мира. Я полагаю, вполне возможно называть этот спектакль феминистским, в том смысле, что феминисткая тема и дискурс здесь совершенно отчётливо явлены.
Возвращаясь к монологам: когда я смотрел спектакль, я думал, что истории о страхах, насилии, боли взяты откуда-то «со стороны» – такого сейчас много публикуют. Вообще мне этот тип нарратива довольно хорошо знаком, поскольку порой приходится общаться с людьми, пережившими различные травмы: в коллекции моих дипломов есть диплом психолога. Но впоследствии я узнал, что монологи генерированы самими участницами спектакля, актрисами, то есть это их личные истории и переживания, и меня это, надо сказать, впечатлило: в такие моменты становится очевидно, что истории о насилии, о каких-то страшных вещах не доносятся откуда-то издалека, все это живет вокруг; это скрытая от привычного наблюдателя чудовищная обыденность.
Почему опера? Потому что весь спектакль очень музыкальный, он построен на использовании различных вокальных техник – и не столько театральных, сколько ритуально-литургических. Монологи героинь не произносятлся, а именно пропеваются, распевно и отстраненно, с фиксацией на сонорных звуках. Так документальный, бытовой по происхождению текст приобретает торжественное, ритуальное, литургическое звучание.
Вообще следует особенно отметить работу со звуком в этом спектакле – она просто безупречна. Я имею в виду в первую очередь техническое звуковое оформление, выполненное звукорежиссером Борисом Никитиным. И, разумеется, очень любопытны опыты Владимира Бочарова – автора музыки к спектаклю, жанр которого, напомню, декларирован как «генеративная опера».
Что значит генеративная опера? Про оперу, видимо, понятно – спектакль насыщен музыкой, хоть и очень необычной; и, собственно, весь тест – пропевается. Опера генеративная, то есть «рождающая (сама из себя)» – основанная на принципе случайного, самопроизвольного, импровизационного. Дело в том, что в спектакле много, так сказать, «запланированного случайного» – начиная с того, что случайные звуки или высказывания, которые звучат в фойе театра перед началом спектакля, попадают в компьютерную программу, обрабатываются и становятся частью музыки, и заканчивая тем, что последовательность монологов, которые произносит каждая из героинь, из этих защищающихся самураев, всяких раз случайно генерируется перед спектаклем. Таким образом, каждый спектакль уникален, совершенно не похож на последующий, запланировано случаен.
Вторая часть – Битва. И если первый эпизод спектакля основан на музыке пропеваемых монологов и весьма статичен (героини медленно перемещаются по сцене и поочередно произносят текст), то вторая часть контрастно динамична и полна движений.
Движений весьма особенных.
Дело в том, что кроме названия в спектакле есть еще довольно много от Японии. Кто-то даже писал, что вообще его трехчастная структура – это хокку. Я не думаю, что это так, поскольку хокку – это жанр стихотворной миниатюры, центральным выразительным средством которой является краткость, минимализм, стремящийся к исчезновению, а тут всё ж таки большой спектакль на большой сцене, монументальное явление. Словом, не все, что состоит из трех частей – хокку.
Но вот, в частности, пластический код спектакля основан на движениях древнего японского боевого искусства кендо, фехтования с бамбуковыми мечами. И известно, что во время подготовки спектакля, актрисы много и упорно тренировались, овладевая этим искусством. Разумеется, в спектакле перед нами не демонстрация этого искусства, это не спортивное состязание. Но именно на основе этих движений построен пластический код, устройство двигательной механики, с помощью которой работают актрисы.
Итак, вторая часть спектакля – в противоположность статичной и «оперной» первой части – основанный на движениях борьбы кендо балет: битва с неким невидимым внешним врагом и с находящейся в центре изваянием – черной мужской головой. Звучат сухие команды на японском, мелькают мечи, фигуры быстро перемещаются по сцене. Разумеется, это красиво и необычно, но мне в этой части спектакля всё же не хватило «балетности». Быть может, пластическая подготовка ещё не довела до абсолютной свободы в движениях; быть может, из-за этого импровизационность (которая, несомненно, присутствует и тут) порой сбивала зрительный ритм, но мне кажется, что если спектакль будет дальше развиваться, следует это сражение более точно, до мелочей проработать и добавить ему некой пышной барочной балетности.
Я все время говорю о женских персонажах, но в афише указаны два актера мужеского звания. Это мэтры псковского театра, народный Юрий Новохижин и заслуженный Виктор Яковлев.
На протяжении всего спектакля они сидят на авансцене спиной к зрителям в двух креслах, перед которыми находятся то ли голограммы на подставках, то ли экраны, на которые проецируется пространство сцены – то, каким мы его видим перед началом спектакля: пустым с этой чёрной скалой-головой посередине. Но когда начинается действие, картинка на экранах, куда неотрывно таращатся эти двое, не меняется, девушек-самураев в этой проекции нет.
Таков взгляд мужчины на женский мир: ты внимательно смотришь на него и совершенно его не видишь. Мужские персонажи пристально наблюдают и – как бы – контролируют происходящее через свои мониторы, но действующих лиц там нет, сцена на их голограммах пустая. Первое время они пребывают в благодушном покое, удобно раскинувшись в креслах, но во время «сражения» эти страшные старики вдруг начинают проявлять беспокойство, конвульсивно дергаться и, как гальванизированные трупы, как зомби пытаются вылезать из своих кресел. Так становятся видны их лица, и зритель обнаруживает, что старики эти еще и слепы, ибо мэтры псковской сцены таким образом загримированы, что у них действительно – физически напрочь заклеены глаза.
Думаю, нужно отдать должное не только физической форме молодых актрис, которые за пару месяцев овладели кендо, но и этих двух ветеранов сцены, которые полтора часа сидят ослепленные. И после аплодисментов, после окончания спектакля к ним приходит гример, чтобы они прозрели, чтобы дать им зрение и увести, наконец, со сцены.
Третья фаза мифа о самураях, третья часть спектакля, это и в фильме, и в «Семи самураях», и в «Великолепной семерке», эпитафий – надгробная песнь героям.
Героини предстают в других одеждах, это строгие черные одеяния. Вся третья часть – это только пение: длинная коллективная импровизация, очень красивая и сложная. И работает это снова на контрасте с предыдущей сценой, где мельтешение тел, где раздаются боевые команды на японском, а здесь длинный плач без слов, бесконечное сплетение женских голосов.
Кого отпевают они? Кому они служат эту литургию?
Ведь черное изваяние по-прежнему стоит перед ними, посреди них, и над ними. Но теперь – в отличие от начала действия – они не наги, а облачены в жреческие тоги и не в беспорядке слеплены в комок тел (так начинается спектакль), а расставлены по сцене в строгом и красивом космическом порядке.
И если разыгрываемый до этого миф о Семи самураях восходит к одному из четырёх сюжетов Борхеса – о героях, которые защищают осажденный город, – то теперь в спектакль входит ещё один миф. Это другой борхесовский протосюжет – об убитом и воскресшем боге, которому и поется эта финальная литургия.
Эта погребальная песнь сопровождается феерической симфонией света, в партер сползает дым, который как из громадной кадильницы исходит из той самой огромной скалы-головы.
Последний звук замирает, опускается белый занавес. Белый, кстати, в японской символике – цвет смерти. Посреди этого белого полотна – черная точка.
Интересна была реакция псковского зрителя. Сидели мы все довольно дисциплинированно, из зала бежали немногие и даже, говорят, кто-то уходил и возвращался.
После занавеса сперва были какие-то недоуменные и вежливые аплодисменты и часть публики вышла. И потом, после длинной паузы была еще одна волна аплодисментов от тех, кто оценил этот спектакль и кому он понравился. В том числе и мои аплодисменты присоединились к этим овациям.
Театр, который предложил нам Сергей Чехов, сложен для понимания, он принципиально нуждается в истолковании, и чрезвычайно интересен лично мне, поскольку, как мне кажется, это пример того самого ритуального, медитативного, иератического, литургического театра, который меня интересует все больше. Я искал и ищу примеры этого театра где-то далеко и неожиданно обнаружил его у нас в Пскове.
И я бы хотел сказать, что боюсь за этот спектакль, он тяжело давался, он интересный, сложный, дорогой. Но уже на премьере я видел довольно много пустых мест, и мне хочется сказать: дорогие псковичи, вы что с ума сошли? В кои веки в нашем театре ставят всё новые и новые интересные спектакли. И не прийти на премьеру (а там билеты стоили по 300 рублей) – ну как так можно? Не стыдно ли вам?
Да хотя бы на красивых актрис посмотреть: когда у нас было столько красивых девушек на сцене, да еще и в облегающих костюмах телесного цвета? Это я шучу.
Словом, эта реакция публики и ее постыдное равнодушие к тому – пусть сложному, требующему усилий для постижения – но, несомненно, интересному театру, который нам предлагает Сергей Чехов, разочаровало, расстроило и даже оскорбило меня.
Ведь как много в свое время было сказано о том, что на псковской сцене в нефестивальное время нечего смотреть.
А тут есть что смотреть. Есть, что слушать и есть, о чем думать.
Поэтому передачу я хочу закончить призывом обратить внимание на этот спектакль. Ну и на другие спектакли Сергея Чехова и нашего Псковского академического имени Пушкина театра драмы.
Большое спасибо за внимание. Это была «Культурная контрреволюция» Юрия Стрекаловского.