«Харбинские мотыльки» как новая словесность
Дневник читателя 13.01. 2015.
Совсем скоро литературная премия «НОС» объявит лауреата 2014 г. Аббревиатура НОС расшифровывается как Новая Словесность, имеет прямое отношение к российскому писателю Николаю Гоголю: премия была основана в 2009, в год гоголевского юбилея, «благотворительным Фондом Михаила Прохорова для выявления и поддержки новых трендов в современной художественной словесности на русском языке».
Тем временем, есть хороший повод вспомнить лауреата 2013 г.: Андрей Иванов «Харбинские мотыльки», - роман, который стал подлинным художественным открытием. Форма, стиль, язык, образы, характеры, судьбы, - все это остается в душе и разуме читателя. В лучших традициях российской словесности писатель раскрывает высокие тайны мастерства; его мастерская распахнута с полным доверием писателя к читателю.
«Харбинские мотыльки» рассказывают о трагической судьбе эмигрантов из России, бежавших от большевистского переворота в 17-м году. Почему бежали? Страшно было в этой новой стране, стране народившегося Хама. Эмигрировали сословия, люди с разными политическими, религиозными, эстетическими взглядами, циники, эгоисты, творцы и бездари… Чужбина их всех объединила – изгнанием и надеждой на возвращение.
«Мы не в изгнании, мы в послании». Слова приписывают Нине Берберовой. Красиво и очень романтично. Это относится ко всей российской эмиграции: во Франции, Германии, Чехии, где в нищете и голоде сосредоточилась литературная элита бывшей России. Герои Андрея Иванова обитают в Эстонии: Ревель, Тарту, Тойла, отдалённые хутора, и мечтают уехать в Германию, Финляндию, Швецию, куда-нибудь туда, где есть работа, где не голодно. Перекличка с чеховскими персонажами: «В Москву! В Москву!». Это извечное русское заклинание только сильнее впечатывает в постылое обиталище. Весь этот эмигрантский клубок состоит из самопожертвования, творчества, содомского разврата, завуалированного кокетливого гомосексуализма, православия, фашистской идеологии, кокаина, морфия. И снится Париж, но «какой-то петербургский: огромные проспекты, дворцы, фонтаны, по Невскому проехал поезд…» Герой, художник Борис Ребров, вынашивает замысел «Вавилонской башни», не то картины, не то инсталляции. Он придумывает ее в ночи, во сне, в бодрствовании, но ничего не складывается, всё разваливается, на то она и вавилонская… «Возился часами, погружаясь глубже и глубже… никаких видимых сдвигов в работе не было. Может быть, эта картина – единственное, что способно изменить во мне что-нибудь. Но так ли важно её завершить?». Мечта интеллигента о новом человечестве представляется простой и ясной: «Без убийств, без пещерного оскала, без денег и воли к жизни любой ценой… Без поиска национальной идеи! Не размахивать факелом в ночи, а просто сообща строить мир… в котором самому последнему никчемному дураку жилось бы в радость…» И спустя десятилетия мы осознаём и признаем важность и ценность этих слов. А наш вечный поиск обустройства России остаётся наивным миражом гуманитариев.
Борис работает в фотоателье, это его заработок на хлеб насущный. Мир раскрывается глазами художника, передаётся через объектив, когда кадр группируется и обрастает смыслом. «Мир фотографии пуст, потому что слишком отчётливо передаёт жизнь; художник, как чучельник, набивает своё творение смыслом, мишурой, гнилыми листьями, жестами…» Трагическая разобщенность людей, отвращение от большевизма ввергает их в поиски смысла идеологии фашизма, в стремление скрестить с фашизмом православную веру, но все усилия оборачиваются мотыльковой хрупкостью, пыльной завесой распадающихся коконов. Из далёкого Харбина идут бесконечные посылки с литературой фашистского толка, в них затаились личинки мотыльков, они расползаются по всей комнате, захватывая пространство, они пожирают воздух, они парализуют сознание человека, заставляя его вести бесконечную тупую борьбу с этой плодящейся мотыльковой ордой. Гротескно представлено общество «Всероссийской Фашистской Партии»: бесконечные переписки братьев Каблуковых, эфемерные заседания её членов, самогоноварение на эстонском хуторе (сначала спирт продавали для нужд партии, потом все сваренное и выпивали – «сами пьём больше, чем варим!»). И вспоминается реплика грибоедовского Репетилова из пьесы «Горе от ума» - «Шумим, братец, шумим», когда читаешь монолог очередного «русского фашиста»: «Возьмём большевистскую сволочь измором, идеологией, агитацией. Необходима идеологически-образовательная систематическая конструктивная пропаганда! Спасём Россию!» Прошли десятилетия, и уже современные литературные идеологи толкают речуги, сливая воедино Сталина, Богородицу, Жукова, коммунизм-ленинизм.
На страницах романа часто мелькают Печеры, Псково-Печерский монастырь, - вот, руку протянуть, ногу переставить, а там и наш Псков? Около приграничного Пскова побывает и эмигрант Иван Бунин. Но не в этом романе.
Многие персонажи романа увлечены литературой, она для них как проводник между людьми и миром. Дед Стропилина, бывший священнослужитель, в старости превратился в одинокого, докучливого библиотекаря и часто повторял мальчику: «Людям доверять нельзя, только книгам можно…» И вечный спор о назначении литературы и её роли в жизни человека. Кто-то говорит: «…написание книжек – оправдание личного жалкого существования»; «…где место этого романа? В какой литературе? Эмигрантской? Что это такое? Это что-то мелкое и никому не нужное».
Ребров развивает гуманистический горизонт: «…русская эмиграция совершит возвращение в Россию… нам уготовлена особая участь обогатить чувства другими красками: утраты, обездоленности, выносить в себе другую Россию, породить новый тип русского человека… новый язык, новое искусство… это возможно, когда ты отрезан от корней и традиции…» В этих словах и Нина Берберова, и Георгий Адамович со своими стихами «Когда мы в Россию вернемся…»
Игорь Северянин даёт концерты в Ревеле, - «был на чудном поэзо-концерте Северянина, тот был в рыбацком свитере под горло, в сапогах выше колен. Очаровал всех!» В Пюхтице пройдёт День Русской Культуры, где будет много стихов. Борис, зная счастье творчества, наставнически говорит юному Тимофею: «Читай почаще свои стихи другим. Это хорошая практика. Читать свои стихи вслух, громко, смело, с вызовом. Так лучше всего можно почувствовать фальшь, услышать недостатки».
Андрей Иванов пишет предельно выразительно, с особым метафорическим рядом. Простые односложные предложения передают атмосферу существования, состояние человека: смятение, нерешительность, отчаяние, любовь, предательство. «Шепот окружал их семью»; «В небе включилось солнце»; «Зрение подчеркнул жёлтый лист»; «Сумерки вздохнули»; «Небо свернулось, как сливки»; «Лёд под босыми ногами кричал. Улица была вытянута, как тело мертвеца в последней судороге»; «Полный карман кошмара»…
Диалоги выстроены на подтексте, как в чеховских пьесах, когда «люди обедают, только обедают, а в это время ломаются их судьбы». Диалоги передают тоску повседневного быта, мелкотемье обывателей, дрязги и склоки эмигрантов, их надежды и откровения.
Роман пришёл к читателю, и уже признан им. Писатель готов к диалогу с читателем. Новая словесность продолжает лучшие традиции мировой литературы. Теперь уже ясно, что книги Андрея Иванова будут стоять на моей полке современной литературы, где Людмила Улицкая, Марина Палей, Михаил Шишкин, Владимир Сорокин. Наши современники. Те книги, которые всегда ждешь, ибо они говорят о литературной преемственности, о вечных воздушных путях Творчества, которым спасается человек.
Нина Яковлева
